В 1930 году вышла ее вторая книга стихов “Берега и улицы”. Вместе со своей сестрой, Марией Михайловной, она жила в старой и просторной петербургской квартире за Казанским собором, недалеко от Невского проспекта. В доме сестер был, как мы бы сейчас сказали, литературный салон, к ним приходили и читали стихи молодые поэты и начинающие актеры-чтецы.

   Как вспоминает Мануйлов В. в своей книги «Записки счастливого человека» (СПб., 1999) именно у них дома, он познакомился с Н. Клюевым, которому тогда было сорок три года, то есть он был много старше остальных посетителей и хозяек дома.

   Мануйлов пишет: “Я увидел Клюева впервые 15 октября 1927 года в Ленинграде на одном из шумных литературных вечеров у тогда начинавшей поэтессы Людмилы Михайловны Поповой. У Поповых собирались в определенный день недели, не то по четвергам, не то по субботам. Милые хозяйки не отличались большой разборчивостью.

   К ним приходили без приглашения. Знакомые приводили своих знакомых, и Людмила Михайловна часто даже не знала, кто у нее бывал. Помнится, впервые меня привел к сестрам Всеволод Рождественский в субботу 1 октября 1927 года. Я всего только месяц назад после окончания Бакинского университета приехал в Ленинград и еще мало кого знал в литературных кругах. Когда мы пришли, у Поповых уже было многолюдно. Несмотря на открытые окна, все затянуто табачным дымом.

   Пили чай с бутербродами, но сидели не за столом, а небольшими группами, кто где пристроился. В тот вечер я впервые видел маленького Костю Вагинова с его милой и верной подругой Александрой Ивановной. Читал стихи высокий, бледный Николай Чуковский. Начинающий тогда свою карьеру чтеца молодой юрист Антон Шварц читал Пушкина и Блока.

   Прошло две недели, и мы с Рождественским снова пришли к Поповым. Не помню сейчас, кто читал, когда в комнату вошел и тихонько встал в простенке человек, резко отличавшийся от всех присутствовавших на этом вечере. — Это Клюев, — шепнул мне Рождественский”.

   Так выглядел богемный литературный салон 1920-х годов в Ленинграде. Примерно так жили Борис Корнилов и Ольга Берггольц, Анна Ахматова и Николай Пунин, разница была лишь в составе посетителей — это могли быть поэты или художники, литературоведы или искусствоведы. И в том, сколько и что пили на этих сборищах, и в том, какие осведомители и что именно доносили о присутствующих, их произведениях и темах их бесед...

www.booksite.ru

   Она страстно любила жизнь, Ленинград, поэзию и музыку. Она писала хорошие женские стихи. Но — эпоха и партия требовали другого. От нее потребовали полной перековки отсталого мещанского сознания. В 1930 году ее командировали на Урал, чтобы она погрузилась в жизнь заводов и пролетариата, и она поверила своим “перевоспитателям” и погрузилась, и писала книги очерков об уральских заводах «На Урале» (1932),«Казгресс» (1933), и никогда больше не писала про “чулочки”.

   В 1933 году в качестве специального корреспондента “Правды” она участвовала в экспедиции ЭПРОНА по подъему ледокола “Садко”. В 1936 году писала поэму  о Невской Дубровке — «Киров на Невдубстрое». Поздние стихи связаны с темой авиации: поэма «Открытое небо» (1938) о перелете В. П. Чкалова через Северный полюс, поэма «Счастье летать» (1941) о героизме женщин-летчиц.

   В годы Великой Отечественной войны была корреспондентом военных газет, вместе с Ольгой Берггольц — сотрудником ленинградского радио. Затем В 1942 из осажденного Ленинграда пошла добровольцем на фронт. Работала в Политотделе 13-й Воздушной армии Ленинградского фронта. Была награждена орденом Красной Звезды и медалями, в 1944 году вступила в партию.

   В стихах военных лет сборники «Крылья жизни», 1943, «Соколиный мир», 1944) она рассказывает о боевых подвигах советских летчиков в годы ВОВ. Она написала стихи о дважды Героях Советского Союза Паршине и Покрышеве, о счастье летать...

   Поэмы «На солнце курс» и «Седьмая симфония» (в сборнике «Две поэмы», 1955) также объединены темой подвига советского народа в годы войны. Иногда писала о музыке...

   В “Литературной энциклопедии” о ней будет сказано, что два ее первых поэтических сборника “Разрыв-трава” и “Берега и улицы” - создают лирические образы родного города, юности, любви, мечтаний; в них ощущается влияние поэтических течений конца XIX века.

   Вот так прошла жизнь светлого и честного человека, жизнь, начатая строкой “Повези меня, миленький, в бар...”. Людмила Попова умерла в 1972 году.

magazines.russ.ru

Сочинения:
Говорит сердце, Л., 1958;
Счастье летать. [Вступ. ст. Г. Байдукова], М., 1960;
Музыка века. Стихи и поэмы, М. — Л., 1963.
Стихи о Ленинграде (1967). Звездная тетрадь : стихи о советских летчиках и космонавтах Дет. лит., 1969.
Аппассионата. Стихи и поэмы /Советский писатель, 1970.

Литература:
Азаров В., Две поэмы. [Рец.],
«Звезда», 1955, № 8; Рождественский В., «На солнце курс». [Рец.], «Нева», 1961, № 1.
Ф. Еленина.
 

*   *   *

Капитан Гастелло

Под крыльями бой
на речном берегу.
Фашистские танки.
Пехота.
Взвились «месссршмитты».
И он по врагу
Ударил из всех пулеметов.
Не скрыться пиратам в глуши облаков,-
Не зря с эскадрильей летел он.
Мускай они помнят - уйти нелегко
От пуль капитана Гастелло.
Уже загорелся один «мессершмитт».
К другому - крутым разворотом...
Но что это?..
Вражьей зениткой пробит
Бензиновый бак самолета...
Слепящего пламени вздыбился вал
И с дымным смешался туманом.
Но крепко рука его держит штурвал
И зорки глаза капитана.
Прыжок?..
Это значит, что плен впереди,
Что сдался орде оголтелой...
Нет, враг просчитался,-
есть выход один,
И только один у Гастелло: Вниз!
К вражеским танкам,
К цистернам, винтом
На черные вражьи колонны...
На них самолета
пылающий ком
Он бросил рукой опаленной.
Она еще держит горящий штурвал,
И землю глаза различают.
Сейчас забушует там огненный шквал,
Победу его возвещая.
И если бы несколько жизней имел,
За родину отдал бы смело...
И громом неслыханным
взрыв прогремел.
И вечною славой - Гастелло. 

1941 год

*   *   *

Эсмеральда

...Летели «юнкерсы» на город наш,
Готовы все испепелить на свете...
Тогда попала бомба в Эрмитаж,
В скульптурный зал с творением Россетти.

И задрожали статуи в музее,
Когда взметнулся смертоносный вал,
И с плеч скатилась, мрамора бледнее,
Прекрасной Эсмеральды голова.

Казалось нам, так скорбно и тревожно
Ее уста промолвили: прости,
Что мы старались сделать все, что можно,
Чтоб мраморную девушку спасти.

Мы жизнь вернули ей, опять в музее
Она сияет юной красотой,
Но говорит рубец на нежной шее:
«Остановись! Припомни все. Постой!»