ВАЛЬЯНО Мария Константиновна

( 1896 - 11 марта 1969 )

   Первая в истории России женщина - военный прокурор. Участница Красного террора на Ставрополье. Она была среди первых ставропольских сотрудников ГУП ЧК, активная и деятельная. Комиссар просвещения Ставропольского края.

   В апреле 1917 встречала на Финляндском вокзале прибывшего из эмиграции в «пломбированном вагоне» Ленина. Во время октябрьского переворота 1917 года, была в Петрограде и принимала активное участие.

   На Лесгафтовских курсах познакомилась и подружилась с поэтессой Анной Радловой. По этой причине, имела широкий круг знакомств и общения, среди петроградской творческой интеллигенции. Она упоминается в дневниках Михаила Кузмина "Жизнь подо льдом" в записи от 30 октября 1927 - как «прокурорша-коммунистка». Действительно, в 1922 году она была назначена помощником губернского прокурора и была член Ленсовета.

   Был у неё младший брат, Николай Вальяно  1903 года рождения. В последствии Народный артист РСФСР (1974). Он родился уже в Ставрополе. Когда я делал страницу, посвященную Николаю Вальяно, естественно, у меня не было ни какой информации и я, ничего не знал про его сестру. А как выесняется, по сути дела именно она, приняла непосредственное участие в его судьбе. Благодаря ей, он поступил и окончил Ленинградский техникум сценических искусств, где в последствии она стала директором. Но об этом история умалчивает. Опять, о ВАЛЬЯНАХ - упоминает в своих дневниках Михаил Кузьмин:

(Дневник 1929 года) 12 мая  (воскресенье)

Что же было. Все переводил Шекспира. Присылали из филармонии. Переводить французский текст «Эдипа». Сидит Ансермэ. Познакомился с ним. Какие рослые молодые люди его сопровождали. Побежал домой и почти сейчас же все перевел. Была О.Н. После чая зашел к Анне Дмитриевне Радловой, чтобы позвонить Ходасевич. На четверг. Там Смирнов играет в шахматы, Сережа дома. Анна Дмитриевна гуляет с Митей, заходила к Ходасевич и Султановой. Вернувшись, прошли еще за закусками. Со Смирновым говорил о Шекспире, об «Академии» и т. п. Может быть, еще придется перевести штучки две («Лира» и «Комедию ошибок»). Потом пришли Вальяны. Какая-то жизнь теплится, но всех обуяла скука. У Надежды Константиновны бывают réunions, на которых нас не приглашают. Не знаю, есть ли у меня планы. Этот месяц, а, может  быть и два, мне будет туго.

Вальяны: М. К. Вальяно и ее брат Николай Константинович Вальяно (1903–1980), актер (более 500 раз сыграл бравого солдата Швейка в инсценировке романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка" в спектакле Молодого театра). В 1938 был арестован, но на этапе ему удалось выбросить из окна «столыпинского» вагона записку, которую передали Н. К.Черкасову, и депутат Верховного Совета добился его освобождения. По другой, менее эффектной, но более достоверной версии, освобождению Н. К.Вальяно, уже включенного к тому времени в «расстрельные списки», в 1940 способствовала Е. П.Корчагина-Александровская.

   С 1931 года, не без участия сестры - он актёр Академического театра имени А.С. Пушкина. Но во время репрессий 1937 - 1938 года, в решении проблем брата - сестра уже не принимает ни какого участия, возможно даже отказалась от родства с ним. Так как в автобиографии, написанной в начале 50-х годов, вообще, ничего не упоминается о родственниках.

   Тем ни мение, в 1938 году, Николай был арестован и сопровождён во внутреннюю тюрьму на Шпалерной 25. Кораблестроитель Соколов Борис Павлович (1907 - 1994), прошедший все ужасы ГУЛАГА, оставил воспоминания, в которых упоминается и Николай Вальяно, возможно по ошибке он называет Константином или по созвучности, так как Вальяно Николай Константинович.

   1938, 7 января – май. — Перевозка во внутреннюю тюрьму на Шпалерной, 25. В камере в это время были певец Попов-Райский, артист Константин Вальяно, Классон-сын (именем отца названа электростанция), начальник Волховского алюминиевого комбината Забудько, начальник мясокомбината им. Кирова Алексеев и др. На прогулке видели Рокоссовского и прокурора Ленинграда Позерна. Допросы («малый конвейер» – каждую ночь у следователя стоишь у стены, днем в камере надзиратели не дают спать). Затем начались допросы – «большой конвейер» – стоять у стенки и день, и ночь. Начало сильных болей в пояснице, галлюцинации.

   Вот пожалуй и вся информация, которую мне удалось найти об отношениях сестры и брата Вальяно. Она умерла в 1969 году, и была похоронена на Большеохтинском кладбище, а он 1980 году на Богословском. Эти обе могилы, имеют грустный, запущенный вид. По всей видимости, на них уже ни кто не приходит убраться и принести свежих или искусственных цветов. Наверное родственников и знакомых Вальяно в СПб больше нет.

   Есть ещё один первоисточник, в которой упоминается имя Марии Вальяно. Это замечательная книга Германа Беликова "Безумие во имя утопии или Ставропольская Голгофа" Ставрополь 2009. Выставляю выдержки из текста. В конце страницы, АВТОБИОГРАФИЯ Марии Константиновны Вальяно.

Герман Беликов

"Безумие во имя утопии или Ставропольская Голгофа"

* * *

   Состав Ставрапольского Совнаркома был следующий: председатель - Пономарев, комиссар юстиции – крестьянин Тисленко, военный комиссар - артист Мирошниченко, комиссар путей сообщения – железнодорожник Петров, комиссар здравоохранения - сапожник - имя неизвестно, пост комиссара финансов был предложен меньшевикам Ратнеру и Дубянскому, но они отказались, и комиссаром назначена просвещения Мария Вальяно.

* * *

   Ставропольскими большевиками были как рабочие, так и гимназисты и «вечные» студенты из крупных городов России, изредка наведывавшиеся в Ставрополь. После февральских событий многие вновь оказались здесь, где особенно выделялась Мария Вальяно.

* * *

   Как писал В. Краснов о Марии Вальяно, «...это была дочь прогоревшего миллионера, миловидная девушка с тяжелой, чуть не до земли, косой, с грудным, подкупающего тембра голосом, обычно заканчивающая свои выступления словами «выливая воду из ванны, бойтесь вместе с водой выплеснуть ребенка», что вызывало бис у слушателей».
 

   Забегая вперед, скажем, что в дальнейшем Вальяно стала членом Чрезвычайной комиссии, или ЧК, в Ставрополе, на совести которой зверская казнь генерала П. Мачканина. А пока «красные мальчики» и «красные девочки», как горожане окрестили «младо-большевиков», выдвинули лозунг: «Долой войну империалистическую! Да здравствует война гражданская!»

* * *

   Между тем эйфория призрачной свободы настолько затуманила головы обывателей, что они не почувствовали грозящей опасности в выдвигаемом большевиками лозунге, в открытую призывающего к братоубийственной гражданской войне. Примером тому стали события в Петрограде, когда в конце августа 1917 года генерал Корнилов попытался отобрать власть у Временного правительства, разогнать Советы, покончить с большевистскими главарями и тем спасти Россию. Однако лишь партия Народной свободы (кадеты) поддержала выступление генерала. То же произошло и на Ставрополье.

«...Красноармейскому террору, разыгравшемуся в Ставрополе во второй половине июня, предшествовала полоса обысков и «реквизиций». Началось с отобрания оружия. Для обнаружения его власть прибегла к простому средству: объявила о регистрации оружия якобы для выдачи разрешений, а когда доверчивые граждане заявили об имеющемся оружии, приказано было сдать его в трехдневный срок под угрозой преданий военно-революционному трибуналу. Чтобы придать обыскам и «реквизициям» законный характер, тем же Мирошниковым был издан новый грозный приказ населению зарегистрировать горячее и холодное оружие, имеющееся у них. («Власть труда», № 37 от 25 мая 1918 года).
   Разоружив население, в том числе явных «контрреволюционеров», можно было безбоязненно проводить большевистские декреты в жизнь. И одновременно выкорчевать весь неугодный элемент. Одновременно с регистрацией офицеров большевики, как в других городах России, так и в Ставрополе, набили тюрьму заложниками с главной целью – выбить из них и их родственников побольше денег . По этому поводу прокурор Краснов писал:
   «...Содержащиеся в тюрьме заложники набирались большевиками главным образом по признаку зажиточности. Были среду них чиновники, купцы, землевладельцы и численно значительная группа студенческой молодежи. Большинство заложников держалось бодро, но некоторые из них совсем упали духом, тем более что до тюрьмы стали доходить слухи о готовящихся матросами расстрелах...»
   Как далее писал прокурор Краснов, распоясавшиеся солдаты и матросы во главе с неким П.Г. Левицким подходили и подъезжали в экипажах к стенам тюрьмы, играли на гармонике похоронный марш, крича при этом:
– Это мы вас, буржуев, отпеваем!
Правда, ограбив родственников заключенных, последних все же  выпустили из тюремных казематов..........

* * *

...Потом они приступили  к тщательным розыскам сокрытого оружия. Отбирались не только револьверы и винтовки, но даже дуэльные пистолеты, кортики, кинжалы. А попутно красноармейцы и рабочие, рыскавшие по всем домам, конфисковывали «контрреволюционные» предметы: погоны, золотые пуговицы, ордена, кокарды, офицерские карточки и пр.
   Под видом обысков совершался откровенный грабеж. В некоторых домах увезена была все мебель для нужд красных штабов и клубов. Во время обысков поживились и вожди. Так, член исполкома, бывший городской афишер Зайцев собрал у себя целый склад орденов, медалей и золотых вещей, награбленных при обысках. У «буржуев» были отобраны экипажи и лошади, на которых разъезжали вожди исполкома и Красной армии, а также их многочисленные жены и любовницы...
   Вслед за полосой грабежей, явившейся только маленьким прологом к главному кровавому действу, началась эпопея убийств. Стали поговаривать, что в городе готовится варфоломеевская ночь для буржуазии, интеллигенции и офицерства. Красноармейцы на улицах открыто угрожали: «Вот подождите, устроим варфоломеевскую ночку. Всех кадет и буржуев перережем».

* * *

   Город жил в тревоге. Ввиду военного положения с 10 часов вечера на улицах – ни души. Но в домах не спали. Каждый час ждали, что начнется кровопускание. Особенно опасно было положение зарегистрированных офицеров (до 900 человек), списки которых попали в руки Красной армии. По этим спискам предполагалось вести истребление «кадет».
   Между тем в недрах Малой коллегии, состоявшей из Коппе, Ашихина, Промовендова, курсистки Вальяно и Кислова, был разработан план убийств. Город разделили на 11 районов, с назначенными на каждый карательными отрядами из «сливок» Красной армии. Общее руководство было поручено начальнику гарнизона Ашихину и коменданту Промовендову.
   План борьбы с контрреволюцией Коппе представил в исполнительный комитет. Но исполком колебался утвердить кровавый проект. Только после настояний Коппе пошли на компромисс, решили не вмешиваться в дело Коппе и лишь командировать членов городского совета для присутствия при розыске контрреволюционеров, дабы этим умерить пыл красноармейцев.

* * *

   17 июня на митинге Красной армии было постановлено о «немедленном уничтожении контрреволюционеров на местах, т.е. в городе», а 19 июня Ашихин издал по районам приказ о начале убийств. В приказе предписывалось ночью приступить к повальным обыскам и беспощадным расстрелам всех, имеющих оружие и подозрительных в контрреволюции.
   В ночь с 19 на 20 июня террор начался. Первой жертвой был А.А. Чернышов, гласный Думы и общественный деятель, зарубленный за то, что публично критиковал Красную армию. Вслед за первой пролитой кровью стали совершаться убийства офицеров, учащихся, отставных военных и просто обывателей. Зловещие автомобили с пулеметами и черными флагами мчались по городу днем и ночью, останавливались у дома и выхватывали намеченных и случайных жертв для того, чтобы в тот же день или даже час изрубить их.
   Ночью в городе стояла мертвая тишина военного положения, нарушаемая отдельными выстрелами, шумом карательных автомобилей и бешеной скачкой всадников-красноармейцев. В окнах, выходящих на улицу, не зажигали огней. Во многих дворах были постоянные ночные дежурства. Никто не мог быть уверен за свою жизнь и с трепетом ждал прихода палачей.
   С особой охотой красноармейцы «выводили в расход» отставных военных. Старикам генералам вырезали на ногах лампасы из кожи, прибивали к плечам погоны. Из отставных военных в первые дни погибло три генерала и два полковника. Среди зарубленных были подростки-гимназисты, попавшие в лапы красноармейцев, очевидно, без всякого повода. Кровь лилась всюду. Рубили на Холодном роднике, в Полковницком яру, во дворе осетинских казарм, у вокзала».

* * *

                                                               Жизнь и смерть генерала Мачканина

   О жизни и смерти генерала Мачканина нужно сказать подробно, ибо он не только заслуживает этого, но и то, что произошло с ним, поможет лучше понять то страшное, что несла с собой советская власть.
...Как сообщают архивные документы, в марте 1838 года в Троицком соборе Ставрополя был крещен нареченный Павлом первенец полковника Русской армии Александра Мачканина. Прекрасное домашнее воспитание и обучение в Ставропольской мужской гимназии прервалось для юного Павла Мачканина самым неожиданным образом. И дело было не только в отцовской библиотеке, где наряду с французскими романами и западными энциклопедическими изданиями имелась прекрасная подборка книг по Кавказской войне, в том числе с произведениями Пушкина, Лермонтова, Бестужева-Марлинского, которыми зачитывался подросток.
   Сама жизнь губернского Ставрополя с военными парадами, где блистали формой и выправкой «кавказцы», с не менее захватывающими конными скачками на прилегающей к их дому Александровской площади (сегодня пл. Ленина), встречами и проводами именитых военачальников с обязательными гуляньями и фейерверками в Вельяминовской и Воронцовской рощах, торжественными молебнами в многочисленных соборах города по случаю побед русского оружия. Вся эта пьянящая военной романтикой атмосфера и привела к тому, что, не закончив гимназического курса, Павел Мачканин бежал в Чечню с проходящей через Ставрополь воинской частью и в 16 лет был произведен в унтер-офицеры знаменитого Новонганского полка.

   Затем уже в чине прапорщика в составе 73-го пехотного Крымского Его Императорского Величества полка участвовал в разгроме мюридов в урочище Гуниб и пленении имама Шамиля. Тогда же мундир подпоручика украсил орден Св. Анны с надписью «За храбрость». В послужном списке Павла Александровича Мачканина после сражений в Чечне и Дагестане, начиная с 1877 года, значатся схватки с турками у Капаруси и Кадора, взятие Сухума и Ардагана, кровопролитные бои на Очемчирской линии, у Моквы, Маркульки, Ольты, Хуцибали, Илоры, преодоление укреплений Поджарского перевала и выход к крепости Карс. В дореволюционном журнале «Военный вестник» рассказывается о раненном в обе ноги подполковнике Мачканине, который, сидя на полковом барабане, руководил своим батальоном в составе русских войск, штурмовавшим неприступный Карс. За тот подвиг он был награжден именной саблей с надписью «За храбрость».
   К окончанию Кавказской войны полковник 76-го пехотного Кубанского казачьего полка Павел Александрович Мачканин имел 48 боевых наград, в том числе и на двух Георгиевско-Александровских лентах. За участие в военной экспедиции в Туркестан был награжден усыпанным бриллиантами орденом эмира Бухарского. Имел и Серебряный крест за распространение христианства на Кавказе.
   С окончанием Кавказской войны Мачканин наконец вернулся в родной Ставрополь, в старый отцовский дом с мезонином на Семинарской улице (ул. Пушкина, 5). Здесь, в Ставрополе, его назначают командиром 1-го резервного батальона, затем начальником Ставропольского гарнизона и, наконец, начальником Ставропольского военного госпиталя. Здесь он получил еще одну награду – Международный Красный Крест – в полфунта весом золотой крест, покрытый красной эмалью.
   В соборе Св. Андрея Первозванного Павел Александрович обвенчался с Марией Иакимовной, дочерью героя Кавказской войны полковника Худобашева. Своих детей Николая, Михаила, Софью и Нину генерал-майор в отставке Мачканин и его супруга воспитывали в традиционном для русской интеллигенции духе – трудолюбии, умеренности в потребностях, нравственной строгости и христианской морали и добродетели. К окончанию обучения в гимназиях дети Мачканина, в совершенстве владея русским, французским и английским, а также латинским и древнегреческим языками, могли в подлинниках читать шедевры мировой литературы из огромной дедовской библиотеки.
   Особую роль в жизни семьи Мачканиных сыграл ставропольский композитор, дирижер и хормейстер Василий Дмитриевич Беневский. Дело в том, что Павел Александрович в приданое своим дочерям приобрел соседний одноэтажный кирпичный дом, который надолго предоставил семье Беневских. В этом доме и родилась затем известная всей России песня «Плещут холодные воды», или «Варяг», которую впервые исполнил импровизированный хор детей Беневских и Мачканиных. В дальнейшем дочери генерала закончили в Петербурге Николаевский институт благородных девиц.
  Старшая Нина затем стала известной оперной певицей, а младшая Софья – профессиональной пианисткой. Сын Николай учился в Москве у Комиссаржевской, стал театральным режиссером. И лишь младший Михаил продолжил семейную традицию, закончив Петербургское артиллерийское Михайловское училище, мундир которого в годы Первой мировой войны украсили многие ордена России, в том числе орден Св. Георгия 4-й степени.
   Павел Александрович на склоне лет лишь внешне в мундире еще напоминал «кавказца». Тихий и добрый, он все время возился в своем саду и палисаднике с цветами, где у него росло до 60 сортов роз. Являясь предводителем ставропольского дворянства, почетным мировым судьей, председателем ряда благотворительных обществ, за исключительную честность, справедливость, внимание к нуждам простых людей он завоевал всеобщую любовь и признательность горожан.
   Летом все дети Мачканиных слетались в отчий дом. Это было типичное для российской интеллигенции семейное гнездо, где понятия чести и долга при всех превратностях судьбы были священными, где добродетель считалась естественным проявлением духовности, как и религиозные чувства, а труд для своего народа и Отечества – наиглавнейшим назначением жизни...
   Между тем привычный ритм жизни семьи Мачканиных, как и миллионов других граждан России, нарушил октябрьский переворот. Дети Мачканиных вновь приехали в Ставрополь, предчувствуя надвигающийся шквал, в огне которого уже сгорел любимец отца – сын Михаил. Близкие и друзья старого генерала предлагали ему покинуть город.
– Почему? Что я сделал плохого своей Родине? – искренне удивлялся тот. И не знал вчерашний «кавказец», что уже мчался со товарищи из Летницкого Медвеженского уезда в губернский центр бывший унтер-офицер, а теперь новоиспеченный волостной военный комиссар Дмитрий Спиридонович Ашихин, вскоре ставший начальником Ставропольского гарнизона и «по совместительству» – главным палачом ЧК.

   Здесь его уже ждали с распростертыми объятиями матрос Игнатьев со свирепой наружностью Малюты Скуратова, та-
кой же садист Якшин и некто Промовендов – «сомнительный революционер с уголовным прошлым», как характеризовал его внук Германа Лопатина Павел.

   «Когда матросы пришли арестовывать дедушку, – писала автору этого материала из Новосибирска внучка Павла Александровича Мария Васильевна Мухай, – дома были мама и дядя Коля, который в это время жил в Ставрополе, оставив сцену Москвы из-за грудной жабы. Работал он каким-то мелким служащим в банке. Мама говорила, что дома дедушку не били, хотя словесно издевались. Ордена его хранились в стеклянных коробках, он завещал их, а также свое
именное оружие ставропольскому музею. Это знали и дети, и все близкие друзья. И вот на его глазах и на глазах детей ворвавшиеся стали разбивать все коробки и вытряхивать «побрякушки», как они их называли. А именную саблю, которой дедушка был награжден за храбрость, сломали на его глазах...

   Мама говорила, что она видела дедушку плачущим два раза в жизни: когда умерла бабушка и когда сломали его саблю... Потом его увели. Мама с дядей Колей бегали везде, хлопотали о его освобождении, говорили, что ему 79 лет. Мама вспоминала, что многие, с кем приходилось говорить, смущенно отводили глаза.
   Дедушка к тому времени уже был замучен. Через несколько дней кто-то прибежал и сказал, что Павел Александрович и еще четыре старых генерала лежат у Холодного родника. Мама с дядей Колей побежали туда. К тому времени весть о преступлении уже разнеслась. Кто-то с Форштадта пригнал телегу, дедушку на нее уложили и привезли домой. Собралась огромная толпа, люди шли за подводой и кричали:

«Где же ваша правда, если вы старика Мачканина убили?!»

   Он был зверски замучен. Из кожи были вырезаны погоны, лампасы, несколько штыковых ран в груди и отрублена голова, которая чуть держалась на коже. Но мама говорила, что лицо было спокойное. Когда дедушку привезли домой, маме запретили его хоронить, так как боялись народного бунта. Мама бегала по всем инстанциям, и когда была у Промовендова, ей пришла мысль просить разрешения похоронить дедушку в саду. Он ей сказал: «Черт с тобой, хорони». И кинул ей бумажку с разрешением.

   Вот почему дедушка был похоронен в саду, а не на кладбище. Хлопотала обо всем мама, так как дяди Коли уже не было. Когда привезли дедушку, положили на стол, дядя Коля стал пришивать ему голову. Но в это время пришли его арестовывать. Мама очень плакала, говорила, что уже одна жертва в доме есть, зачем же еще? Тогда тот, что пришел за дядей, сказал маме: «Вот у тебя висят иконы. Твоим Богом обещаю привести его назад».
   Дядя домой не вернулся. Через несколько дней маме сказали, что Николай Павлович лежит убитый в Кругленьком лесу. А дело было так. Его допросили, и тот человек, который за ним приходил, уже стал выводить его со двора. В это время в ворота въезжал Ашихин.
Он спросил: «Кто это?». Ему ответили: «Сын генерала Мачканина». Он вытащил револьвер и трижды в упор выстрелил ему в грудь. Ашихин был истинным садистом. С малых лет я у Беневских слышала, как он гасил папиросы о глаза людей, издевался над ними и лишь потом убивал...

   В подвалах байгеровской аптеки были обнаружены трупы женщин и стариков, которых просто заморили голодом. Кто именно мучил дедушку, мама не знала. Ордер на арест и казнь подписала «красная девочка» Вальяно – так говорила мама. После всех пережитых ужасов у мамы началась горячка…» (Из письма внучки Мачканина автору книги).

   То, что генерала Мачканина не позволили похоронить на кладбище, было не случайно. Обычно трупы загубленных людей выбрасывали на свалку или в окрестные леса. Когда сестра полковника Пеньковского просила разрешения у Коппе похоронить тело брата, он страшно кричал на нее, топал ногами и грозил расстрелять.
«...Самое тяжелое и мучительное, что особенно охотно позволяли себе красноармейцы – это без всяких причин, без всяких поводов в семействах, которые никакого отношения к контрреволюции не имели и не могли иметь, они не позволяли хоронить покойников, – писал И.Д.Сургучев.
   Стояла жара, июнь месяц, мертвец быстро разлагался, заражал дом нестерпимым запахом гниения. Люди не могли оставаться в комнате рядом с ним, священники отказывались служить панихиды, а ежедневно, утром и вечером, являлся красноармейский нарочный, проверял через окно, на столе ли труп, и насмешливо спрашивал:
– Ну, как они, дела-то?
   И только тогда, когда люди, рыдая и целуя пыльные сапоги комиссаров, уже не просили, а молили о разрешении предать труп земле, только тогда это разрешение пренебрежительно давалось, причем позволяли хоронить только ранним утром, когда еще не взошло солнце. Погребальная церемония обставлялась так. Приходили солдаты и командовали:
– Ну, черт с вами, с буржуазами... Хороните вашу падаль.
И когда четыре человека выносили на полотенцах покойника,
им вслед командовали:
– Стой! Смирно!
Люди ожидали команды, как удара бича, останавливались.
– Ну? – гремел дальше командир, выждав соответствующую паузу:
– Ать, два-а... три!
Процессия послушно трогалась.
– Рысью лети, чертовы куклы, а то назад вернем, – раздавалось дальнейшее повеление. И обезумевшие от страха люди, падая от усталости, обливаясь слезами от неслыханных оскорблений и мук, бегом волокли покойника.
   А сзади, крепко, обеими руками зажимая рты, чтобы не вырвались из них страшные накопившиеся проклятия, бежали за гробом родственники и близкие люди.  За ними, корчась от смеха и, как над лошадьми, пощелкивая плетьми, поспевали комиссаровы понятые»...

* * *

                                                         «Красные» мальчики и «красные девочки»
   Ашихин и его команда, о зверствах которых было упомянуто лишь вскользь, выступали «чернорабочими» советской власти в Ставрополе. Были и «генералы» той власти, по-новому – комиссары: Коппе и его ближайшее окружение. Было и «среднее звено», состоящее из «младобольшевиков», в основном вчерашних гимназистов и семинаристов, «вечных» студентов, «полуобразованность которых позволяла им подниматься над массой политически безграмотных и озлобленных людей».
  При большевизме, кроме мальчиков, были и девочки – тоже достаточно кровожадные. Такова курсистка Вальяно. Гречанка. Из богатой, но разорившейся семьи. Еще на заре Октябрьской революции в сильных огненных речах призывала убивать буржуазию. Красная армия обожала Марусю Вальяно. За ней шли, перед ней преклонялись. Восторженные овации устраивала ей солдатская вольница, когда она с сумрачно сдвинутыми бровями и зловещим блеском красивых глаз восклицала: «Товарищи! Докажите, что ваши штыки еще не притупились соглашательскими бреднями!  Вонзите штыки в тело врагов революции!» А после того как красноармейцы «доказали» и «вонзили», Вальяно сама бегала по городу с наганом в руке, разыскивая спрятавшихся офицеров. В дни конца большевизма Вальяно ушла из города со своими войсками…» ГАСК Ф. 2786. Оп. 1. Д. 131. С. 67-68

   В советские годы Вальяно возвратилась в Ставрополь, возглавив народное образование! Затем обосновалась в Ленинграде, где продолжала вершить советское «правосудие»! – Г.Б.)

...В том же 1920 году власти предприняли попытку закрыть Ставропольский Иоанно-Мариинский женский монастырь, о чем писала газета «Власть Советов» от 13 июня 1920 года:«Приказ № 87 Ставропольского Губернского Революционного Комитета. г . Ставрополь, 11 июня 1920 год.
   Помещение Ставропольского женского Иоанно-Мариинского монастыря со всем инвентарем, принадлежностями, остатками денежных сумм и мебелью (за исключением церквей) переходит в ведение Губернского Отдела Социального   Обеспечения и Народного Образования для устройства детских приютов, яслей и приютов для престарелых.
Для ликвидации дел женского Иоанно-Мариинского монастыря и для освобождения помещений от монашествующих назначается комиссия из представителей: от Губревкома – тов. Горин, от Губчека – тов. Назарити, от Отдела Социального Обеспечения – тов. Гринберг и от Отдела Народного Образования – тов. Вальяно. (стр. 182)

АВТОБИОГРАФИЯ

Родилась в Новороссийске, в семье служащего хлебной конторы. Член партии с 1914 г. Образование среднее: окончила женскую Ольгинскую гимназию в Ставрополе (Кавказ) в 1914 г. Окончила 2 класса высших курсов им.Лесгафта в Петрограде в 1917 г., 1 курс Томского университета (1918).

   В 1914-1915 гг. учительница земской школы в села Сергиевское Ставропольской губ. 1915-1917 – учащаяся курсов Лесгафта, Спб. С июня по сентябрь 1917 агитатор Ставропольского большевистского комитета.

   1917-1918 – студентка Томского университета. С апреля по июль 1918 зав. губернского ОНО (Ставрополь). 1918-1920 зам. начальника политотдела Восточного фронта (РККА). 1920-1921 зав. губернского ОНО (Ставрополь). 1921-1922 зав. политпросветотделом Севастопольского городского ОНО. С марта по октябрь 1922 управляющая РКИ (Ставрополь). 1922-1929 помощник прокурора Ленинградской областной прокуратуры. 1929-1930 ученый секретарь Ленинградского отделения Коммунистической Академии.

С июля 1930 по январь 1932 заведующая Ленинградским облитом. Предшественник – Н.А.Энгель.

   1932-1934 директор техникума сценических культур. 1934-1938 прокурор прокуратур Куйбышевского и Фрунзенского р-на Ленинграда, помощник областного прокурора. С октября 1938 член Коллегии защитников Василеостровского района.

   С февраля 1941 юрист городской прокуратуры. С июля 1942 зам. председателя городской коллегии адвокатов. С марта 1943 по 1947 начальник отдела Ленинградской городской комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецких фашистских захватчиков.

   1947-1949 заведующая юридической консультацией. С 1949 зав. юридической консультацией, адвокат городской Коллегии адвокатов. Медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

Арх.: РГАСПИ. Ф.17. Оп.100. РБ 1954.