ДАНИЛОВ Михаил Викторович

( 29 апреля 1937 - 10 октября 1994 )

   Народный артист России (1988). Начинал свою творческую деятельность в Студенческом театре ЛГУ. В 1965 году окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии, работал в Ленинградском театре драмы имени Пушкина. С 1966 года - актёр Государственного Большого драматического театра имени М.Горького (БДТ). С БДТ связана вся его творческая жизнь.

   На этой сцене он сыграл десятки маленьких ролей, создал «точные стилистические фигуры»: Управляющего у Саввы Морозова ("Третья стража"), адвоката Шубинского ("Защитник Ульянов"), Отца в пьесе А.Володина "Киноповесть с одним антрактом", Лагранжа в "Мольере" М.Булгакова. Его основной темой в творчестве стала история "маленького человека", человека скромной судьбы, зажатого условностями, сдавленного страхом перед ней, но преодолевающего всё благодаря доброте, широте и благородству своей души, часто неожиданным для него самого.

   Михаила Данилова называли «мастером крупного плана». Его лучшие роли - это роли в телепостановках, где крупный план - главный приём. Правдивость и точность эмоции, «скупой стиль» игры - вот что делало Данилова блестящим мастером постановок на ТВ. В том числе и в телефильмах Петра Фоменко «На всю оставшуюся жизнь» и «Почти смешная история». Когда вышел телефильм «На всю оставшуюся жизнь», едва не каждый ленинградец знал даниловского доктора Супругова. Михаил Викторович вдруг стал популярен, и этот факт его жутко раздражал.

   Среди других ролей актёра: Толкунов («И другие официальные лица»), Богуславский («Вернёмся осенью»), Фогг («Соучастие в убийстве»), Марчук («Прорыв»), Кривощапов («Тихое следствие»), Чекалинский («Эти… три верные карты»), Тесть («Чёрная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви»), Деян («Чернов. Chernov»), Ротшильд («Анекдоты»), Фёдор («Курица»). В так и не вышедшей картине «Мастер и Маргарита» по знаменитому роману Михаила Булгакова Данилов сыграл Берлиоза.

   Михаил Данилов был блестящим фотографом-художником; он знал трубочное ремесло, великолепно делал трубки и был хорошо знаком с самим "стариком Фёдоровым". Он великолепно рисовал и потрясающе знал мировую живопись. Он любил заниматься кулинарией - и многим, многим ещё. Он не мыслил жизни без Гоголя и Рембрандта, которых досконально изучил, не представлял свою жизнь без классической литературы и классического джаза, без астрономии и высшей математики. Михаил Данилов был блестящим фотографом-художником; он знал трубочное ремесло, великолепно делал трубки и был хорошо знаком с самим "стариком Фёдоровым". Он великолепно рисовал и потрясающе знал мировую живопись. Он любил заниматься кулинарией - и многим, многим ещё. Он не мыслил жизни без Гоголя и Рембрандта, которых досконально изучил, не представлял свою жизнь без классической литературы и классического джаза, без астрономии и высшей математики.

   Его очень уважал Георгий Товстоногов. Ценил его и как артиста, и как неординарную личность. Он часто советовался с ним по самым разным вопросам. Михаил Данилов последние годы тяжело болел, ездил на операцию в США, где ему удалили почку и половину лёгкого. Несмотря на не проходящие боли, актёр внешне оставался всегда бодрым и остроумным.

Роли в театре
Большой драматический театр
1972 — «Ревизор (по одноимённой пьесе» Николая Гоголя; режиссёр Георгий Товстоногов) — Бобчинский
1974 — «Энергичные люди» (по одноимённой пьесе В. М. Шукшина; режиссёр Георгий Товстоногов) — Лысый
1975 — «История лошади» (по повести Льва Толстого «Холстомер»; режиссёр Марк Розовский, инсценировка Марка Розовского, стихи Юрия Ряшенцева) — Конюший

Роли в кино
1994 Мастер и Маргарита :: Берлиоз - последняя роль в кино
1991 Повести Белкина. Гробовщик (фильм-спектакль) :: Андриян Прохоров :: главная роль
1991 Курица :: Фёдор Ильич Галактионов, "Швондер" :: главная роль - главный режиссёр
1990 Чернов | Chernov :: Деян
1990 Анекдоты :: Ротшильд
1989 Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви :: Тесть
1989 Процесс
1989 История лошади (фильм-спектакль) :: конюшенный/объявляющий на бегах
1989 Энергичные люди (фильм-спектакль) :: Лысый
1989 Визит дамы :: парикмахер Соломон
1988 Остров ржавого генерала :: Степан Степаныч - режиссер
1988 Жена керосинщика :: офицер
1988 Эти... три верные карты... :: Чекалинский
1988 Гнев отца (короткометражный)
1987 Вот такая история... :: Николай Петрович Путинцев - начальник отдела
1986-1988 Жизнь Клима Самгина :: Катин
1986 Тихое следствие :: Кривощапов - заведующий топливной базой
1986 Путь к себе :: дядя Миша
1986 Прорыв :: Марчук - главный инженер «Ленметростроя»
1986 Пиквикский клуб (фильм-спектакль) :: Уордль
1986 Мой нежно любимый детектив :: Мистер Грин
1985 Соучастие в убийстве :: Альберт Фогг - ювелирный король
1985 Сказочное путешествие мистера Бильбо Беггинса Хоббита (фильм-спектакль) :: Бильбо Беггинс-хоббит :: главная роль
1985 Простая смерть...
1984 Капитан Фракасс :: Тиран - комедиант
1983 Среди серых камней :: урядник
1983 Последний довод королей :: Рэй Кларк - сенатор
1983 Не было бы счастья... :: солидный мужчина :: главная роль
1982 Профессия - следователь :: Борис Евгеньевич - начальник цеха продкомбината Светлогорска озвучание роли - Всеволод Абдулов
1982 Продавец птиц (фильм-спектакль) :: Вепс - вдовствующий барон, управляющий поместьем
1982 Не ждали, не гадали! :: ветеринар - озвучил Юрий Саранцев
1982 Монт-Ориоль (фильм-спектакль)
1982 Инспектор Лосев :: Григорий Семенович Пирожков
1981 Кража :: Ретланд - святой отец
1981 Всем - спасибо! :: Леонид Аркадьевич
1980 Мой папа - идеалист :: эпизод
1979 Осенняя история :: Виктор Иванович Лысцов - директор школы
1979 Вернемся осенью :: Богуславский Сергей - Паганини :: главная роль - музыкант
1978 Расмус-бродяга :: Лиандер
1977 Почти смешная история :: Лазаренко - начальник
1976 Обыкновенная Арктика - Начальник полярной фактории "Три креста". Обманывал ненцов при торговле и снабжении.
1975-1981 Агония :: князь Михаил Андронников
1975 На всю оставшуюся жизнь :: Супругов - врач-терепевт
1972 Дом на Фонтанке
1971 Фиеста (фильм-спектакль)
1970 До востребования (фильм-спектакль)
1967 Жизнь Матвея Кожемякина (фильм-спектакль) :: Дроздов
1965 Жизнь Галилея (фильм-спектакль) :: кардинал Беллармин

*   *   *

Парадокс об актёре Данилове

... Сквозь низкое окно даниловской гримуборной на втором этаже БДТ я смотрю,
как хлещет дождь по израненной мостовой. Миша и ещё двое актёров гримируются к
вечернему спектаклю. Что-то меланхоличное, ленивое, усталое висит в воздухе.

- Зря тревожишься, - роняет Михаил. - Спектакль состоится при любой погоде...

... Всегда бы вспоминать его таким - весёлым, непосредственным, готовым к шутке...

Да, спектакль при любой погоде состоится. Я это знал...

Уже ослабленный болезнью, мучимый одышкой, он встречал меня дома словами:

- А не херсонский ли это помещик пожаловал?

А позже всё тем же ослабшим голосом и с прерывающимся дыханием (из-за высокой
температуры) демонстрировал мне, как невнимателен был Гоголь при описании
природы в "Мёртвых душах".

- Вот определи нарочно, какое время года описано во второй главе?

Миша, вернувшийся из американской клиники с одной почкой и половиной лёгкого...
Миша, кашляющий кровью, перед последним, срочным отъездом в Штаты... Он был бодр,
остроумен, излучал даже какой-то задор. Но почему-то тяжело было видеть его
мужественного и бодрого - ведь знал, что болезнь его съедает.

В октябре 1994 года пришла весть - в клинике Бостона в США умер артист Михаил
Данилов. Умер мой друг.

Я часто вижу почти наяву, как он со мной, мальчишкой, идёт на евпаторийский
пляж... Детские впечатления самые цепкие... Мою кроху-сестричку он любил тогда
таскать на плечах. И вот много-много лет спустя, я стою перед скромной могилой
моего друга на Охтинском кладбище и, разумеется, не верю, что его нет. Он даже
не дожил до шестидесяти... Как верно сказал тогда Сергей Юрский: Миша, он не
ушёл; он просто умер...

Говорить о Мише, как будто он жив!.. Конечно, это трудно. Далеко не всегда
удаётся быть отстранённым... Но надо попробовать...

...Миша Данилов - пример того, как натура определяет всё - жизненные взгляды,
качество таланта, направленность творчества. Он был удивительный и ни на кого не
похожий актёр. Но первая мысль - не об артисте Данилове, а о человеке Данилове,
личности, какую не часто встретишь. Ибо природа хоть и щедра, но скупа.

Миша Данилов... Эти два слова были мерой вещей, вкуса, порядочности, высокой
нравственности...

...Это не я говорю, это чья-то холодная рука водит моею. Я только вспоминаю и
вспоминаю. Без Миши мир не тот. Ведь полжизни, когда мы уже стали близкими
друзьями, прошло у нас рядом...

Я всё смотрю (мысленно) в окно гримуборной БДТ...

- Что за погода... Вчера снег сыпал, сегодня дождь. Не зима и не осень... Как
назвать?..

Голос Данилова:
- Демисезон.
Я слышу его голос, едва просыпаюсь. Звонит телефон - и ждёшь услышать знакомое:
- Бросай всё к чёртовой матери и приезжай немедленно.
- Какая-нибудь причина?
- Никакой.
- Еду.

Я стою на Охтинском кладбище, уверенный, что завтра он опять позвонит и скажет
что-нибудь вроде:
- Приходи - я начал шить мешочек для новой фотокамеры.
- Мне же на работу.
- Плевать.
- Кому как. У меня не та душевная организация, чтобы конфликтовать с дирекцией...
- Твоя душевная организация напоминает мне чем-то комсомольскую организацию
нашего театра... Особенно по части конфликтов с дирекцией...

... Когда вышел телефильм Петра Фоменко "На всю оставшуюся жизнь", едва не
каждый ленинградец знал даниловского доктора Супругова. Михаил вдруг стал
популярен, и этот факт, помню, его жутко раздражал.

Вдруг он замирал, боясь оглянуться:
- Так, пошли, быстро... на нас смотрят!...

И мы спешно ретируемся из какого-нибудь гастронома, забыв про взвешенные и
оплаченные двести грамм сыра...

Мишу известность застала врасплох. Он-то любил жизнь тихую, вольную, жизнь
книгочея, шутника, философа и мастерового. Хотя - кто его знает?.. Однако
никогда не терпел, например, разные собрания и "тусовки" артистов. На
театральные банкеты тоже никогда не ходил.

- Нет ни костюма, ни желания, - любил приговаривать.

И это всё как-то не вязалось с его профессией артиста. Может быть, с отношения к
известности и начинается парадокс артиста Данилова.

- Какая разница, что главное! Всё главное! Будут ли вспоминать такого артиста?
Может, и вспомнят. А я бы хотел, чтобы просто помнили Данилова!

Это он в запальчивости говорил мне не раз.

Данилов - это мир, и в нём всё - и дар артиста, и нежность к близким, и
безупречный художественный вкус, и высокая культура, и незыблемость нравственных
правил, и владение многими ремёслами...

Но - всё это холодные слова... Всё хочется говорить о Мише, как будто он не
умирал; как будто он тут, рядом; не надо пафоса, не надо грусти...


У Михаила Викторовича Данилова было множество увлечений..

Не было у Михаила Викторовича "увлечений". Просто он жил всем, что видел, знал,
умел - вот и всё. Да, он жил фотографией и был блестящим фотографом-художником;
он знал трубочное ремесло, великолепно делал трубки и был хорошо знаком с самим
"стариком Фёдоровым", великим трубочным мастером; он великолепно рисовал и
потрясающе знал мировую живопись; он любил заниматься кулинарией - и многим,
многим ещё. Он не мыслил жизни без Гоголя и Рембрандта, которых досконально
изучил (потому что любил); не представлял свою жизнь без классической литературы
и классического джаза, без астрономии и высшей математики. Потому что любил всё
это. Он очень многое любил. Он умел жить. Но он не был эпикурейцем. У него были
ещё высокие идеалы и незыблемые правила, а также незыблемые приоритеты. И вот
это было главное. Нравственный "стержень", который чувствовали в Михаиле все,
приносил ему уважение прежде прочего, независимо от других его качеств.

Говорят, Артур Рубинштейн водил дружбу с испанскими тореро, а Куприн проводил
время в кабаках с портовыми грузчиками. Михаил ценил в людях прежде всего
порядочность. Потом ценил ум. И особенно ценил мастерство в чужих руках. Уважал
он Мастеров своего дела. Он любил пропадать у нашего театрального сапожного
мастера - виртуоза в своей области. Миша приходил к нему просто поболтать, ибо "Никитич"
был милейший и добрейший человек. Но он был также Мастер, и это в глазах Михаила
ещё более делало его человеком достойнейшим среди других. Михаил вообще любил и
ценил всё настоящее. И в мире людей, и в мире вещей. Всё только настоящее - а
это и есть самое лучшее. Он любил ходить в простом полтняном пиджачке, а
карманные часы одно время и вовсе носил на старом шнурке. Если он приобретал
какой-то старый фотоаппарт или потрёпанную детскую книжку с рисунками
Конашевича, все знали - в глазах Михаила это почти шедевр. Спорить тут с
Михаилом было нельзя. Не потому, что Данилов не мог иметь плохих вещей, но
потому, что он был прав. Он был в подлинном смысле великий ценитель всего
подлинного и всего прекрасного - и в людях, и в жизни. Это редкое свойство. Он
производил, пожалуй, впечатление гармоничного человека.

- А знаешь, - пожаловался он мне однажды. - Странное ощущение преследует меня в
последние годы... Вот узнал я, что такое успех и даже известность. Съездил в
Европу. Видел Прагу, Вену, Гамбург. Недавно утвердили на новую роль в кино.
Вроде всё хорошо. А такое чувство, будто не знаешь, зачем родился. Всё время
чего-то недостаёт. И самое досадное - не знаешь, чего. Вот что бесит.

- Я думаю, потому, что вещи, о которых ты говоришь, - они не главные.
- А что главное?
- Ну, этого никто не знает. Это - вечная тема...
- Тема, может, и вечная. Да жизнь не вечная.

Телеспектакль "Младенцы в джунглях"
По-моему, его многое мучило. Внутренней гармонии, видимо, не было. Я иногда
замечал признаки внутреннего разлада. Не все это замечали. И слава богу. Он бы
не потерпел. Он был всегда обаятелен, остроумен, умён, весел и распространял
свет душевной гармонии и таланта. Тянулись к нему.

Однако немногие удостаивались чести оказаться среди его знакомцев. Он умел
выбирать друзей. Но кого Миша отметил своим вниманием, тот был счастливый
человек. Домашние "посиделки" у Даниловых - это были камерные встречи увлечённых,
остроумных и оригинальных людей. Богатая художественная натура хозяина дома,
разнообразная и ёмкая (любимое, кстати, словцо Михаила) над всем парила. Мишина
приветливость, доброжелательность, общительность, его мастерство общения, его
тончайший юмор - без этого невозможны были встречи у Даниловых. Даниловские
вечера - это были своего рода законченные произведения искусства - искусства
общения.

Еще один парадокс: при всём том, что он ценил всё прекрасное, он вещи как
таковые не ценил; вернее, не держался за них, даже за самые порой ему дорогие.
Однажды я переезжал на новую квартиру, и он отдал мне большой студийный
магнитофон и магнитные плёнки к нему.

- Ты зря меня благодаришь, - говорил он в ответ на мои восторги. - Никогда не
благодари за вещи. Если тебе нужен шкаф, я отдам тебе шкаф. У меня, правда,
будет крупный конфликт в семье... Я бы отдал тебе и квартиру, но мне просто
негде будет жить. Ты говоришь, тебе неловко? Ничего, ловко... Немного стыдно? Не
стыдно. Не хорошо? Хорошо. И с этим хватит.

Он не рисовался. Я-то знал.

- А теперь отведай моего маринованного чесночка, - говорил он, высталяя на стол
запотевшую банку из холодильника. - Вот, вчера замариновал... А потом - только
не падай! - я покажу тебе альбом офортов Рембрандта. Вот уж это... (из Москвы
привёз!) - вот уж это я черта с два кому-нибудь отдам...

Наверное, он должен был родиться потомственным дворянином. Его легко представить
сыном профессора, среди книг из кабинета которого мальчику довелось провести
детство... Михаил был в полном смысле человеком культуры - до мозга костей; был,
что называется, пропитан культурой. Возможно, это была в нём какая-то
таинственная наследственность, может быть, через четвёртое, пятое поколение
передавшаяся - так казалось. Ибо вышел он как раз из среднего класса (впрочем,
какой иной класс, кроме среднего, у нас был?). Не был его отец профессором и не
было у него профессорской библиотеки, и детство он провёл довольно трудное,
далеко не сытое. Миша Данилов... Легенда Ленинграда, Санкт-Петербурга...

Я удивлялся всегда тому, как всякое явление неизменно занимало в его сознании
своё определённое место, место в своём ряду. Он обладал удивительно точной
фокусировкой художественного взгляда. И взгляда этического тоже. Таков был его
"феномен".

Он о многих вещах буквально с юности имел вполне сложившееся мнение. В ком
другом это был бы результат брожения мысли, неустанных раздумий. К Мише Данилову
такие слова неприменимы. Он всё поглощал легко - и так же легко отдавал. Ну, а
молодость провёл вообще довольно "бесшабашно".

Однажды ему, девятнадцатилетнему студенту, профессор задал на экзамене вопрос: "Какая
разница между искусством и наукой?" Михаил вполне серьёзно ответил: "Никакой."
Недальновидный профессор, сказавши в ответ: "До свиданья", верно, не понял, что
это было не хамство и не бравада, а высота понимания происходящих в мире
процессов, зрелое осмысление жизни. Хотя выглядело это всё же как озорство и
трёп. Таков уж был Михаил. Бывает врождённая грамотность, бывает врождённый
слух. Михаил Данилов был человеком "врождённой культуры". Он, к примеру,
прекрасно знал и чувствовал русский язык (тоже - врождённое!). Слова "успеваемость",
"этажность", "комфортность", а позже "конкретика", "подвижка" (и особенно фраза
"по факту имеет место") вызывали у него ломоту в суставах. Но часто именно этими
словечками он "эпатировал" собеседника, хитро при этом поглядывая - каков будет
эффект? Озорство и игра...

Так же, помню, хитро он поглядывал, когда хвастал какой-нибудь вещью - но это
уже был взгляд ребёнка, ожидающего восторгов по поводу своего маленького
достижения. Ребёнка боишься обидеть. Но Михаил никогда не ошибался в своём
выборе, его приобретения всегда были явления высокого класса. И всё же он был в
такие моменты чисто ребёнок. В такие моменты в нём опять играло озорство.

Наверное, он должен был родиться менестрелем, трувером, трубадуром - кто знает?
Он был в душе трувер. Актёром он стал, я думаю, не по увлечению, но по глубокому
зову натуры. Он не мог не стать актёром. Переходя на язык обобщений, скажу так:
это было в нём, человеке соломоновой серьёзности, проявлением игровой стихии.
Сколь мощен был фундамент одного, столь неизбывно бил фонтан другого. Соломон,
кстати говоря, не чурался весёлости...

Это верно. Вот мы полдня говорим с Михаилом о русской литературе, Гоголе, о "натуральной
школе" (которой, как был убеждён Михаил, вовсе не существовало). Но вдруг
вспоминаем, что пора идти воровать гарцовку: надо заделать стену под раковиной.
О, это была поэма - то, как мы воровали гарцовку. Вот мы находим в каком-нибудь
дворе кучу бесхозного материала (благословенные советские времена!), усаживаемся
на скамейку, закуриваем, заговариваем снова о Гоголе, делая вид, что никакой
гарцовкой вовсе не интересуемся... Проходит пятнадцать минут, полчаса... Никто
из нас не рискует начать "процесс" первым. Что значит неопытность и ложное
понятие о "солидности".

- Итак, здесь у нас будет база... - заключаю я.
- Да, - кивает Михаил. - Однодневная.

Весёлость, игра, эпатаж - что это вообще, как не клокотанье жизни, проявление её
"демократической" сущности, её неуправляемости, что ли, стихийности и свободы?
Это то, что разбивает рамки жизненного "образа", неминуемо стесняющего
человеческую личность. Не знаю ни одного крупного писателя без чувства юмора.
Крупнейшие аналитические умы планеты (Эйнштейн, Бор, Ландау и ещё многие) были
весёлыми, ироничными людьми.

В Михаиле под внешней респектабельностью, казалось, незаметно жил средневековый
карнавальный "масочник", насмешник над всем и вся, над богом и королём. Не во
имя насмешки, но во славу вот этой внутренней свободы. Средневековый эпатаж -
это и есть бунт личности.

Так ли это было, не знаю, но в Михаиле действительно бил "фонтан жизни".
Конечно, это был своего рода бунт - бунт михаиловой личности против условностей
и пошлости жизни. А Михаил очень остро чувствовал привкус последней. Выплески же
"жизненного фейерверка" он умел удивительно точно "дозировать". Только близкий
человек мог понять его неожиданный какой-нибудь порыв, выверт, странное желание.

Бывало, во время репетиции вдруг тихонько открывалась дверь в радиоложу, где я
сидел, и показывалось михаилово лицо. Потом раздавался тихий шёпот:

- Сразу после этого репетиции идём делать закупки.
- Что покупать?
- Понятия не имею. Я получил за картину на студии.

Потом мы бродим с ним час или два, просто так, и от души наговорившись о звёздах,
Луи Армстронге и свойствах ливанского амаранта, заглянув в десяток магазинов,
заканчиваем тем, что покупаем моток суровых ниток.

- Вот, рыженький (так он называл меня из-за моей рыжей бороды), это моя самая
бесполезная покупка за последние две недели. Ты не представляешь, как это
прекрасно, когда тебя не мучает чувство необходимости. Ты только почувствуй, как
это прекрасно.

- Но ведь нитки могут пригодиться.
- У меня дома четыре мотка.

О том, как надо побеждать косность жизни, рутинность её понятий, на примере
Михаила можно написать целый роман.


Можно. Но я лично особенно ценил в нём его чувство внутренней независимости. И
многие ценили в Михаиле это и уважали за это, и, я думаю, в тайне завидовали. В
старом японском трактате я прочёл: "достоинство - это внешнее проявление
непоколебимого самоуважения". Вот и Михаил не терпел ничего сковывающего
личность или фантазию, ничего сковывающего ум, желания, натуру. Не терпел
никаких запретов, никаких рамок.

Однако парадокс состоял в том, что Данилов как раз всё время искал "рамки"...

Слово не точно: он искал не рамки - искал устои. Его душа художника и артиста
страдала в атмосфере ущербной культуры середины ХХ века. Его, человека,
впитавлего всё классическое в мире культуры, убивала повальная "демократизация"
её, ибо это влекло за собой уравнивание или же переоценку прежних эстетических
критериев, по понятиям Михаила, святых и неприкасаемых. На его глазах шло
убиение Эстетики. Этого он стерпеть не мог.

Он говорил мне:
- Понимаешь, когда любой может встать в переходе метро и запеть под гитару, это
прекрасно. Но когда это становится эстетической нормой времени... Скажи, почему
это становится эстетической нормой времени? Почему "Мама, мама, где моя панама?"
стало сегодня мерилом всего - искусства, образа жизни... морали даже..?

Он говорил с грустью и с тихим возмущением; так отец возмущается неподобающим
поведением дочери.
- Скажи, кто сейчас знает, кто такие Судейкин, Сомов? Я уж не говорю про
Митрохина, Ватагина, Пахомова. Ушла не образованность, ушла потребность в
красоте. И в образованности тоже. Раньше на стене в доме должен был висеть
Добужинский, иначе у людей пропадал аппетит, они не ощущали уюта жизни. Ты-то
меня понимаешь?

- Во все времена так - что было раньше, было прекрасно.
- Но, наконец, теперь это справедливо.

В самом деле - наши 70-80-е годы можно назвать временем размывания понятия
"стиль". Михаил остро это почувствовал, раньше всех почувствовал - и интуитивно
желал как-то удержать уходящее, уберечь, охранить. Один из немногих, он сразу
заметил появление "кича" на Западе (ещё в 50-е годы). "Кич" - это мечта об
уходящем стиле. Стиль является как подделка, повторяется чужое, уже найденное
раз, и из предмета или произведения уходит тепло, жизнь. Михаила это пугало и
настораживало. Его тревожило исчезновение стиля как чего-то организующего, как
ориентирующего момента культуры. "Кич" он сразу возненавидел. И всю свою жизнь
Михаил был в поиске "стиля", того, что В.Розанов называл "поцелуем бога в вещь".
Волюнтарист в душе, он, вместе с тем, ценил рамки Стиля и рамки Красоты. И вкуса,
конечно, как явления стиля. (Он часто говорил: "вкус - это в искусстве всё!")
Стиль - это нечто конкретное, устойчивое, очерченное правилами и законами - то,
чего, как считал Михаил, недостаёт современной культуре. Но тут уже эстетическое
обусловливало этическое. А последнее было не менее важно для Михаила. В этом
свете многое становится понятным и в облике артиста Данилова.

Все роли Данилова - это, по-моему, прежде всего точно найденные стилистические
фигуры. Помню его блестяще сыгранного Трактирщика (концертная постановка С.Юрского
"Избранник судьбы"), помню его управляющего у Саввы Морозова (спектакль "Третья
стража"), не могу забыть его адвоката-эстета Шубинского ("Защитник Ульянов")...
Это не только разные характеры - это ещё маленькие шедевры стиля. Только я не
имею в виду, что Миша был "стилист". Ни в коем случае...

Вот одна из последних ролей Данилова - Отец в пьесе А.Володина "Киноповесть с
одним антрактом", лучшая роль в спектакле; хотя короткая, хотя не броская; и уж
вовсе не "выигрышная". Роль сыграна с необыконвенной теплотой. Точно и тонко - и
чутко - почувствована Михаилом судьба и психология "маленького человека" (что за
неловкое определение критики!), то есть, человека скромной судьбы, зажатого
условностями, сдавленного страхом перед ней, но преодолевающего всё благодаря
доброте, широте и благородству своей души, часто неожиданным для него самого.
Таков один из устоев стилистики драматурга А.Володина. И этой стилистикой Михаил
проникся. Ибо это был и "его" стиль.

- Глу-упая... - любил приговаривать Миша, поглаживая кошку Мусю. - И это трогает.

Он любил всё трогательное. Трогательность была определителем для него домашности,
доброты, душевной мягкости. Он обожал музыку Вивальди. За трогательность. Ещё
больше он полюбил самого Вивальди, когда узнал, что тот обожал кошек. Кошек он
сам любил до невозможности.

Может, оттого так мил, обаятелен и стилистически "точен" Михаил в любимой мною
роли славного и добродушного начальника почты в милой телепьесе В.Полякова "До
востребования"... Здесь роль также "легла" на натуру.

Но ведь был другой Михаил (его парадоксы): Михаил властный, Михаил деспотичный и
непримиримый. Да, именно так...

Своеобразным определителем стилистики целого спектакля стали такие его (контрастные
по стилистике володинской) роли, как Монтойя в "Фиесте" Э.Хэмингуэя (Лен ТВ),
Лагранж в "Мольере" М.Булгакова (БДТ). В "Фиесте" - это немногословный, суровый
провинциал, ценитель и знаток искусства боя быков, словно олицетворяющий собой
экклезиастическое немногословие: "и восходит солнце, и заходит солнце, а земля
пребывает вовеки..." В "Мольере" - это такой же суровый, но уже суровый в своём
нравственном ригоризме друг и верный Цербер своего мэтра - актёр труппы Мольера,
Лагранж. В глубине души Лгранж истинно благородный человек, но недальновидный,
упрямый и оттого иногда жестокий. Всё рассчитано у него: и любовь, и долг.
Холодный ум и верное сердце...

В чём-то это был, может, сам Михаил, - но в определённом смысле, конечно...
Любовь и долг в нём не боролись, но уживались и дополняли друг дружку. Всё же
натура и тут просвечивала в роли.

Мне всё казалось, что однажды Лагранж-Данилов выйдет на авансцену, посмотрит
задумчиво в зал и произнесёт своё загадочное: "миром правит число..." Произнесёт
как иррациональное определение сущности жизни, за которым скрывается
нравственная теодицея (прав ли Творец?). Это была любимая мысль, любимая фраза
Михаила. Он взял её у Декарта, философа, которого обожал. И мысль эту он,
некогда студент университетского физмата, понимал, конечно, через Декарта (а не
Пифагора и пифагореистов, утверждавших то же). Михаил часто её повторял, эту
фразу, ничего, однако, не объясняя, никак не продолжая. И ещё одну декартову
мысль он любил повторять - о том, как "полезно сомневаться во многих вещах". Это
выражение он почему-то считал одним из высших достижений человеческого остроумия
- остроумия в самом высоком смысле. Я плохо это понимал, но только в его устах
это тоже напоминало экклезиастовское "и восходит солнце..." Ну, а уж в остроумии
он знал толк...
... Мой нравственный "ригорист" и "эстет" любил подремать на диване под тихое
урчание телевизора. За телевизором обычно сидела жена, иногда я возле неё или
кто-нибудь из гостей. Мы обычно тихо обсуждали то, что видели на экране, а
Михаил, дремлющий на диване в углу, бросал редкие реплики, не давая нашему
разговору уйти в серьёзные сферы. Не любил он "серьёзности".

- Я почему-то думала, что здесь играет Евстигнеев, - бормочет Лора, - А тут,
смотрю, одни молодые...

Показывают телевизионный спектакль, в котором занят и Михаил. Он, верно, тоже
хотел бы посмотреть, да дрёма одолевает.

- Ты видишь этого артиста? - оживляется Лора. - Скажи, Миша, как его фамилия?
Панктратов?.. Панфёров?
- Может, Пантелеев?.. - подсказываю я.
- Нет, это не Пантелеев...
- От "непантелеева" и слышу, - доносится из угла.
- Миша, ну ты же его знаешь... Дело в том, что он играл у нас в университете, в
самодеятельности. В художественной, разумеется...

И из угла:
- Как будто самодеятельность бывает нехудожественная...
- Между прочим, они играли именно эту пьесу! Я всё хотела прочесть, а её нигде
не печатали. Рукописи, как видишь, не горят...

И снова из угла:
- Рукописи, Лорочка, не горят. Горят авторы...

...Как человек, Михаил часто напоминал мне Лагранжа. Прежде всего, как я уже
говорил, своим нравственным ригоризмом. Во имя нравственных установок и правил
Михаил готов был на отчаянные поступки. Иногда жёсткие... Он был непримирим,
когда дело касалось морали. Он считал, что подлость - во все времена подлость.
Что если ты плохой человек, то ты плохой художник. В вопросах морали он был
совсем не диалектик. Его нравственную непримиримость близкие частенько
чувствовали на себе - и даже в первую очередь на себе. Иногда с ним было тяжело.
Парадоксы Данилова...

Михаил был мудр - и вместе лёгок в общении. Его мудрость имела основой его
тонкое эстетическое чувство. Его "лёгкость" - тоже. Юмор Михаила - гениальный
даниловский юмор - также можно воспринимать как проявление в Данилове острого
чувства стиля. Миша никогда не "острил" нарочно. Его юмор - это был его способ
мыслить. Но и его мудрость была также способом мыслить. Миша страшно не любил
казаться "умным" и избегал "умных разговоров" с кем попало - только с близкими
или хорошо знакомыми, и то изредка. Он, как я уж говорил, вообще стеснялся "публичности".
То, что он знал и что постигал, он хранил как строгую тайну души. Это было
странное свойство для актёра, человека как раз "публичного", человека сцены,
толпы. Вообще о загадке актёрской личности как таковой ещё так мало сказано и
написано, ещё так мало мы понимаем в ней. "Парадокс об актёре" Дидро до сих
остаётся одной из немногих таких попыток. Да, только одной из немногих... Может,
вот это ещё одна (да простит мне Дидро).

Хочется вспоминать и вспоминать бесконечные наши с ним разговоры. Они так
неожиданны, они так значительны и незначительны, они так серьёзны и несерьёзны.
За мелочами кроется жизнь. И как бы ни знали его, скажем, домашние, жена или
дочь, всегда найдётся довольно такого, что замечали только друзья, а порой и
вовсе незнакомые люди. Тут играет роль ракурс при взгляде...

- Вот ведь интересно, - говорил мне, например, Михаил, когда мы с ним, по
обыкновению, неторопясь шли вечером домой из театра. - Вот Ленинград - до чего
красивый город. А ведь как мало в нём уюта. За исключением, разве, нескольких
улиц - и заметь, самых неприглядных.

- Уют и гармония редко уживаются. А Ленинград исполнен гармонии.
- Да, это город "слаженный". В природе такой слаженности не бывает. Правду
говорят, что чьей-то страшной волей создан Петербург. Природная гармония - она
другая. Вернее, она в другом.

Мы медленно идём вдоль решётки Михайловского сада. Несмотря на сильный мороз, на
иней на шапках, мы не прерываем беседы и не спешим в тепло. Затуманенная луна
сопровождает нас. Кажется, мы втроём беседуем - Михаил, я и луна. Разговор то и
дело перскакивает с одного на другое...

...Как бы хотелось вернуть ту беззаботную пору, этот вечер, этот жгучий мороз,
эту пустынность на улицах; пройтись с Михаилом опять вдоль Михайловской решётки,
вдоль Екатерининского канала, по Марсову полю и Летнему саду - как гуляли мы не
раз... И черт бы с ним, морозом...

- Почему так измельчало время? Почему все понятия о великом и прекрасном стали
так мелки и так несерьёзны? - досадовал Михаил, увлекаясь новым предметом, - Вот
Микельанджело. Вот Рафаэль. Вот да Винчи. Гении. Но ведь и Миро - гений. И Шагал
- гений. И Пикассо. Но какая пропасть между ними. Я думаю, что Бенуа во времена
Тициана был бы просто посажен в тюрьму за дескредитацию понятия прекрасного. Но
ведь Бенуа - изумительный художник! Смотри, что творится! А ты говоришь - раньше,
раньше... Да, при Цезаре куры были дешевле. Наверное... Но ведь и ваятели были
не те. По нашим временам - сверхтитаны!..

И это говорил картезианец в душе, уверовавший давно в мистическую
механистичность мира (что не скрывал). Он не любил разговоров о боге. Он очень
уважал людей верующих - за то, что веровали, - и не позволял себе атеистических
насмешек, но и никогда не впадал в ханжество. Он верил в число и в движение
звёзд. Он читал карту неба, как книгу и никогда бы не предпочёл эту книгу другой,
которую, кстати, знал неплохо - я имею в виду Библию...

... А мороз прохватывает. Мы доходим почти до Пантелеймоновской церкви и,
наконец, встаём на останове автобуса. Ждём. Михаилов запал "ритора" не угасает.

- Ну, а о ленинградском зрителе, таком тонком, таком чутком и таком тупом, я уж
не говорю. Ты посмотри, как "на ура" приняли "Ревизора". А ведь это далеко не "историческое
явление". Что, разве наш зритель не понимает этого? Идут на знаменитых артистов?
Не верю. В Пушкинском театре Муркурьев, Борисов, Симонов, Толубеев играли при
полупустом зале! Я сам это наблюдал, я там работал. Нет, пойди достань билет на
"Ревизора"! А ажиотаж вокруг артистов? Вспомни, на Руси к актёрам относились как
к шутам гороховым, скоморохам и вообще несерьёзным людям. Дворянин не имел права
играть на сцене. За актёра сыдно было выдать замуж дочь. И сейчас носильщик на
вокзале говорит мне: "Подумаешь, артист! Ножками подрыгает - а всегда колбаска
на столе!" Так почему же девушки сходят с ума от Кирилла Лаврова, от Стржельчика?
Нет, они правы, но всё-таки!

Да, он разбирался в искусстве театра, а тем более в актёрском искусстве,
разбирался как далеко не всякий критик. В нём пропал ещё и талантливый режиссёр.
Я помню, он мне рассказывал, как бы он поставил чеховский рассказ "После службы".
Помню его поразительный режиссёрский "расклад" одной из пьес А.Островского, где
все недостатки пьесы были видны как на ладони.

Он часто видел дальше и точнее других. Вместе с тем, многие вещи, которые
кому-то другому кажутся простыми и понятными, для Михаила оставались загадочными
и непонятными. Это тоже был один из его парадоксов. Впрочем, неординарные умы
часто задают удивительные загадки. Толстой не находил ничего художественного в
Шекспире, готов был критиковать Пушкина. Набоков и Бунин не признавали за
писателя Достоевского. Шуман почитал за величайшего литератора Жан-Поль Рихтера...
Я не пытаюсь сравнивать Михаила с Буниным, но я ставлю его в тот же ряд хотя бы
как человека, не особенно, в свою очередь, ценящего Толстого и почти
презирающего (за "чувствительность и безвкусие") Чайковского... Может быть, дело
уже в самих "простых истинах"?.. То, что он вместе с Ал.Бенуа не выносил Карла
Брюллова, я ещё могу понять. Но за что же, например, Чайковского?..

Автобуса долго нет. Михаил ёжится.
- Слушай, - говорю. - Идём пешком. Автобус, вот увидишь, придёт через час...
- Ну нет. Дождёмся. Я хочу посмотреть ему в глаза...

Истина, говорят, познаётся в сравнении. Тогда сравним - и познаем. Актёрский дар
Михаила. Он противоположен дару, например, Олега Табакова. Табаков - это
Праздник Лицедея, это цепь перевёртышей, парадоксы смыслов - и каскад
перевоплощений. Данилов - это поиск одного точного, "верного" решения.

Данилов не зря сделался мастером крупного плана. Неспроста его лучшие роли - это
роли в телепостановках, где крупный план - главный приём. Правдивость и точность
эмоции, "скупой стиль" игры - вот что делало Михаила блестящим мастером
постановок на ТВ. И киноэкрана тоже. Ведь в крупном плане не только проявляется
мастерство артиста - здесь нельзя сфальшивить, вот что. Оттого так великолепен
был Михаил на Малой сцене БДТ, где зрителя, сидящего в полутора метрах от рампы
и замечающего любое движение бровей артиста, выражение глаз, - не обманешь.

Михаил иногда в полемическом запале бросал:
- В искусстве всё должно быть правильно!
Я робко возражал:
- Разве может в искусстве быть понятие "правильно" или "неправильно"? "Неправильное"
нередко становится прекрасным. Анри Руссо не умел "грамотно" нарисовать руку или
ногу - но разве он не художник?
Михаил замолкал, насупившись. И соглашался.
Я знал, откуда это шло. Он невольно смешивал эстетическое с этическим.
Нравственные правила для него были важнее других. "Правильное" или "неправильное
" - это есть категории нравственные, а не эстетические. Я думаю, он вполне мог
сказать кому-нибудь (буде в этом была бы необходимость): поэтом можешь ты не
быть, но гражданином (читай: порядочным человеком) быть обязан... Один из
крылатых его экспромтов почти так и звучал:

"У него не было никаких иных достоинств, кроме чувства собственного достоинства..."
Чувство собственного достоинства он ценил прежде всего.
В театре никто из начальствующих товарищей не смел относиться к Мише
пренебрежительно или своевольно. Был случай, когда без ведома Михаила его
"пересадили" в другую гримуборную. Михаила возмутил факт такого обращения, и он
взорвался. Другого бы артиста, наверное, просто уволили из театра за проявление
"чувства независимости". Но не Михаила. Дело разбиралось у самого Товстоногова,
и Михаил остался в своей гримуборной. Вот так. Пустяк, а... Товстоногов очень
уважительно относился к Мише. Ценил его и как артиста, и как неординарную
личность. Он часто советовался в ним по самым разным вопросам. Перед репетицией,
например, шеф обычно всем говорил общее "здрасьте" и здоровался за руку лишь с
самыми уважаемыми, "орбитальными" артистами. Но, заметя Мишу, неизменно пожимал
руку и ему. Надо было знать шефа, чтобы оценить это. В БДТ - это не секрет - к "рядовым"
актёрам относились не всегда уважительно. Артиста, бывало, снимали с роли без
всякого предупреждения, и порой он узнавал о своей судьбе из сообщения на доске
объявлений. Когда однажды Товстоногов решил снять с роли Михаила, он пригласил
его в кабинет, принёс извинения и объяснил, что подобный шаг вызван "производственной
необходимостью".

- Нам надо занять молодого артиста, вы понимаете?..

Шеф как-то признавался, что чем больше он говорит на репетициях, тем меньше
чувствует удовлетворения. И, наверное, он ценил Мишу ещё и за то, что тому редко
когда надо было что-то объяснять. Я помню, как Данилова вводили в какой-то
старый спектакль. И помню, как, просмотрев мишину сцену, шеф вдруг принялся
долго и упорно объяснять, что и как надо играть, - не Михаилу, а его партнёру,
артисту, уже сыгравшему свою роль не один десяток раз. Данилову же он так ничего
и не сказал. Кроме приветливого в конце:

- Спасибо, Мишенька!
- Надо было проговорить шефу текст в кабинете и всё, - пошутил тогда Михаил.

Миша был в своём роде фигура знаковая, но - не для своего времени. Как истинно
благородный человек и гордый своим благородством, как человек высоко
нравственный и непримиримый в этом, - он был "несовременен". Он никогда не шёл
на компромиссы, он не терпел предательства, лжи и особенно фальши. Он был скорее
человеком викторианской эпохи, а не середины ХХ века. Он был "старомоден" уже
как любитель старых вещей. Старые вещи он любил потому, что они были сделаны
всегда с любовью и вкусом. Он любил ходить со старинным баульчиком. Часы носил
Павла Бурре или Лонжина, которым было лет по восемьдесят и которые уже были не
раз отреставрированы. Он любил собирать старые механизмы. Он обожал старые
фотографии, по качеству так до сих пор и не превзойдённые. Он не выносил
современную мебель с её холодными формами и безжизненым полиэфирным покрытием.
Нет, он не был снобом, он готов был восхищаться современной вещью, если она была
сделана со вкусом, а тем паче если являлась произведением искусства. Мы с ним
часто ходили на выставки современных ювелиров, современных художников. Он
восторгался Ле Корбюзье. И вообще современное искусство он знал прекрасно. Меня,
например, поражал, знанием современной литературы - не только западной, но и
нашей, советской. Я, между прочим, не прочёл ещё тогда "всего В.Аксёнова" и
"всего А.Битова"... Однако всё старое, классическое было для него авторитетно a
priori.

Его трогало, что я носил калоши. И если я исходил из практических соображений,
то Михаил смотрел на это по-другому.

- Мы с тобой, рыженький, старомодные люди - по нынешним-то понятиям. Но скажи,
что значит "старомодность"? Скажи, Рафаэль старомоден? А Венецианов? А Чехов?

По-моему, Михаил как раз был очень современным человеком. Ибо мало кто так
чувствовал "текущий" момент, как он. Острота восприяния - одно из удивительных
его свойств.

Особенно он, конечно, чтил человеческие авторитеты, правда, тоже по-своему. При
нём нельзя было сказать плохого слова о Рембрандте, о Зощенко или Булгакове, об
учителе его, Василии Васильевиче Меркурьеве, о его друге, Сергее Юрском. Михаил
мог стать вашим врагом на целый вечр. За этим почитанием была - любовь. Миша,
этот порой жёсткий, бескомпромиссный человек, был полон нежной любви. Правда,
его властная натура привносила в это своё. Обожал помогать друзьям и близким, но
почти насильно таскал меня и других своих друзей к врачам, доставал лекарства,
устраивал в больницы. И хотя делалось это иногда деспотично, с "окриком" и
упрёками в "неразумности", ему нельзя было не подчиниться. Ибо за этим были
снова - душевное тепло, искренняя забота, желание помочь. Он, может, не один раз
спас меня. С благодарностью я вспоминаю и его настойчивость и его дружеское
"побранивание", его упрёки. Он не давал раскиснуть. Если кому-то из друзей нужен
был совет, то шли к нему. Иногда только он мог что-то посоветовать. Он был
одарён и жизненной иудростью, и безошибочным нравственным чутьём. И он, конечно,
никогда не ждал ничего в ответ. Впрочем, нет - ему нужно было такое же тёплое
отношение. Ему нужно было, чтобы восхищались его вещами и поделками, ему
необходимы было одобрение и поддержка. Ему нужно было внимание друзей. И их
общество.

Рано утром, ещё нет восьми, раздавался звонок:

- Ты три дня не звонишь, и я уже забыл твоё лицо...

Его давний друг, Сергей Юрский, бывая в Ленинграде, забегал непременно.

У Миши любил бывать сблизившийся с ним в последние годы Вадим Медведев, человек,
обладавший внешностью голливудской звезды, но, в контраст этому на редкость
добрый, отзывчивый, притягивавший душевной мягкостью и каким-то особенным
остроумием.
Часто звонил "старик Панков", другой "классик и мастодонт" истинного юмора.
Старик Панков редко ходил в гости, предпочитал принимать гостей у себя. Но если
эти два человека сходились, - о, какой это был фейерверк неподражаемого
остроумия. Если б кто записал тогдашние беседы...

Наслаждением было наблюдать, как сходились два таких человека и друга, как Миша
- и Боря Стукалов, наш театральный фотограф, ещё один Мастер экстракласса, также
человек независимы, также обладающий острым - и весьма едким - юмором. Михаил
спешил похвастать перед ним каким-нибудь новым приобретением. Это были два
больших дитяти...
Вот они доставали только приобретённую в комиссионке старую фотокамеру, ставили
на штатив и долго рассматривали сквозь матовое стекло изображение.

- Нет, ты посмотри, - чуть не лопался от восторга Михаил. - Какая чёткость! И
как всё просто! Ведь всё элементарно! Ведь ничего лишнего!
- На уровне печной задвижки! - кивал Боря. - А какой класс!
- И этой "старушке" - почти 70 лет! А возьми наш любой "автомат" - ведь он,
зараза, через полгода ломается.

Боря нервно подёргивал плечами.

- Я, Миша, знаю только один автомат, который никогда не ломается - это автомат
Калашникова.

Эта атмосфера "радости жизни" - самое цепкое, самое сильное, самое чудесное, что
помнится всегда...
- Лорочка, сделай нам заварочки! - кричит Михаил в кухню. - Э, Боря, а закусить?
Есть отменный рыбец. Хорошего прожара.
- Небось, подгорельняк?
- Обижаешь. Разве что чуть-чуть...
- Нет, от жареного у меня какая-то горечь во рту.
- Это горечь жизни.

Лора приносит из кухни чай, и Боря, отведав, довольно крякает.
- Может, скажешь ещё, что и чай - "проливач"?

В доме у Миши был свой "сленг", когда слова приобретали какой-то неожиданный,
"сверхточный" смысл. У Даниловых редко говорили "пойти в магазин", но "делать
закупки"; кошка не кусается, а "делает покусы"...

А чай у Михаила всегда был отменный. Плохого он не выносил.

- Представляешь, в Москве сразу три театра поставили "Чайку", - сообщаю я,
отведывая чудесного чая.
- Это, наверное, ко дню птиц...
- Может быть. Но три вечера одних "Чаек" - спасите наши души!
- Спасите наши души?.. - настораживается Боря. - Похоже на требование
митингующих работников бани.
- А как тебе, Боренька, понравится объявление в ломбарде: "Здесь будет город
заложён!" Сам видел...

Экспромты Михаила обладали тем загадочным свойством, что раскрепощали,
рассеивали внимание, в их чаду чувствовал себя привольно, легко, расслабленно,
беззаботно. Забывал про весь мир.

- А не желаете ли, Боренька, мясо-по-тамски?..
Как-то я принёс Михаилу показать одну детскую книжку.
- По-моему, отдаёт сильно Чуковским... Как считаешь?

Михаил, проглядел книжку и согласился:
- Да Корней Чуковский...

Его чувство "игрового" восприятия мира не покидало его даже в тяжёлые минуты.
Когда у него случился микроинсульт, и он, проснувшись утром, понял, что не может
пошевелить рукой (а он тогда регулярно каждую неделю летал на съёмки), то
первое, что он пролепетал, обращаясь к спящей рядом жене:
- Лорочка, я, кажется, доездился...
А вместе с тем, он обладал острым и нередко мучающим его чувством
ответственности - перед судьбой, перед людьми.

Я начал с его нелюбви к славе. Но нельзя путать эту "нелюбовь" (моё мнение) с
чувством ответственности профессионала.

Однажды его пригласили во МХАТ сыграть в тамошнем спектакле "Два анекдота" по
А.Вампилову. Это был такой любопытный и у нас довольно редкий эксперимент.
Михаил блестяще играл Калошина в БДТ'эвском спектакле на Малой сцене (где он,
кстати, выступил ещё и в качестве художника). "Гастроль" прошла с большим
успехом. Михаил вернулся из Москвы просветлённый, удовлетворённый. И потом
рассказывал мне, с каким необъяснимо светлым, благодарным чувством вышел он
после спектакля на улицы Москвы.

- Я вдруг впервые почувствовал, что не зря живу... Это не довольство славой -
какая там слава? Ну, успех... Было странное чувство, что ты, наконец, имеешь
право спокойно смотреть на дома вокруг, неторопливо прогуливаться по улицам и
при этом не думать ни о чём. Будто выполнил какой-то маленький долг на земле. И
умирать не страшно!

Позже (только вышел фильм "На всю оставшуюся жизнь") мы прогуливались с ним
как-то по парку на Петроградской. Вдруг какой-то смущённый мужчина схватил
михаилову руку и стал жать её, бормоча что-то с чувством. Потом вытащил клочок
бумаги и стал просить Михаила написать ему несколько слов - "автограф для
дочки". Михаил тихо вознегодовал, но всё же нацарапал на листке пару слов и сухо
вручил незнакомцу. Тот даже прослезился, так был расстроган. Мы двинулись
дальше. И вдруг мой скептически настроенный друг молвил с каким-то незнакомым
мне чувством:

- А знаешь, ведь ради такого стоит жить...
И он говорил не о славе...
У меня дома висит его акварель, где изображён уголок евпаторийской слободки. Я
то и дело взглядываю на неё - и машинально жду опять, что вот раздастся звонок,
и мишин голос в трубке произнесёт властно и мягко:
- Так, немедленно всё бросай, бери такси - и чтобы был у меня ещё до
одиннадцати.
- Без пяти.
- Ты едешь?
- Причина есть?
- Причины нет.
- Еду.