ПЕТЕРБУРГСКИЙ НЕКРОПОЛЬ



Кандинский Виктор Хрисанфович © 2018 WALKERU 56

Шуваловское кладбище (СПб)

Кандинский Виктор Хрисанфович

КАНДИНСКИЙ

Виктор Хрисанфович

( 6 апреля 1848 — 3 июля 1889 )


   Выдающийся психиатр, один из основоположников российской психиатрии. Впервые описал особый вид патологии психики — псевдогаллюцинации, которые в отличие от истинных галлюцинаций переживаются как субъективные явления, не вызывая у больного ощущения объективной реальности воспринимаемых образов. Кандинский одним из первых в отечественной психиатрии обосновал понятие психопатия, а также впервые описал психический автоматизм (синдром Кандинского — Клерамбо).
   Жизнь выдающегося психиатра Виктора Хрисанфовича Кандинского была сложна и противоречива, судьба трагична, поведение было полно сподвижничества, а в личности имелось много рыцарского. Историками установлена родственная связь В.Х. Кандинского со знаменитым художником В.В. Кандинским.
   13 мая (1-го по старому стилю) 1877 года у Виктора Кандинского, судового врача на первом в мире миноносце, при боевом крещении начался острый психоз. Чтобы справиться с ним, Кандинский стал психиатром. Исследуя себя и пациентов со схожими симптомами, он выделил идеофрению (шизофрению) как особую болезнь и описал ту стадию её развития, при которой возникает так называемый синдром Кандинского-Клерамбо.
   Кандинский вначале не верил в свой диагноз, считая, что наследственной предрасположенности в его роду нет. Здесь Виктор Хрисанфович ошибался: он просто оказался первым в семье душевнобольным. Вообще это семейство было одним из самых экзотических в России.
   Родился Кандинский во дворце и рос как принц, окруженный воспитателями благородных кровей, хотя сам к аристократии не относился и происходил не из дворян, а из ссыльнокаторжных. Его прадед Хрисанф Петрович, родом из Якутии, промышлял грабежом на большой дороге и продавал свою добычу, пока не угодил в нерчинскую каторгу. Там быстро разбогател, ссужая беспутных сотоварищей деньгами на кабальных условиях. Освободившись, завязал с разбоем и создал финансовую империю, опутав как спрут и охотников за пушным зверем, и администрацию забайкальского края.
   Пьющим промышленникам Кандинский давал займы под залог охотничьей добычи, так что собольи шкуры доставались ему почти даром. Отвечавшие за торговые пошлины и охрану границы чиновники состояли у него на содержании и женились на его дочерях, так что оснований опасаться власти не было. Безо всякого трепета поставляли Кандинские жёнам декабристов строевой лес да кирпич, и ввозили из-за границы запретный герценовский «Колокол» — не будучи оппозиционерами, а просто потому, что выгодно.
   Дом Кандинских в селе Бянкино Нерчинского уезда представлял собой роскошный дворец, где вращались сливки ссыльного общества. Больше, чем декабристов, ценили там участников польского восстания, которым доверяли воспитание детей. Ясновельможные паны привили юному Виктору любовь к чтению и так подготовили к экзамену в московскую гимназию, что он без особого напряжения выучился и поступил на медицинский факультет университета. При выборе профессии ролевой моделью также послужил кто-то из ссыльных: врачей среди Кандинских ещё не бывало.
Учёба оплачивалась грабительскими сделками: должников драли до полусмерти на заднем дворе палат в Бянкино.
   Казалось, этому не будет конца, но после отмены крепостного права Кандинские разорились всего за пару лет. В ходе реформы 1861 года забайкальские охотники из государственных крепостных стали казаками. Исправляющий должность генерал-губернатора Восточной Сибири Михаил Семёнович Корсаков (1826-1871) обнаружил, что имеет над «вольными казаками» власть куда меньшую, чем Кандинские, которым все должны. Тогда охотникам разрешили не возвращать ссуды. Без этой подпитки торговая монополия лопнула. Так что, получая в 1872 году диплом лекаря, Виктор Кандинский жил репетиторством, перебиваясь с хлеба на квас.
   Как сверхштатный ординатор Временной больницы (позднее Второй Градской, объединённой затем с Первой), он лечил больных желтухой и тифом бесплатно. Но Кандинский знал языки и недурно писал, так что редактор нового журнала «Медицинское обозрение» стал заказывать ему рефераты из немецкой научной периодики. Тяжёлый, но полезный конвейер превратил молодого доктора в самого начитанного врача России. Именно такого искал Степан Осипович Макаров, когда готовился к войне с Турцией и набирал команду первого в мире миноносца «Великий князь Константин».
   Идея Макарова, в будущем прославленного адмирала, была новаторской: ночью скрытно подойти на своём «минном транспорте» к вражеской гавани, спустить на воду паровые катера, оснащённые взрывными устройствами на шестах и самоходными торпедами — новым английским оружием — и подорвать броненосцы, которые обеспечивали туркам господство в Чёрном море.
   Как только 12 апреля 1877 года Россия, заступаясь за балканских славян, объявила Османской империи войну, Макаров созвал своих людей. Велел подать шампанское и произнёс речь: «Поздравляю вас с войной! (В ответ — громовое «ура»). Знайте и помните, что наш пароход – самый сильный миноносец в мире! Одной нашей мины совершенно достаточно, чтобы утопить сильнейший броненосец». Пиршество перешло в «злоупотребление спиртными напитками», как деликатно выражался позднее Кандинский. Он полагал, что без «обыкновенного для людей военных» пьянства психоз мог и не возникнуть.
   Когда же в ночь на 1 мая случилось боевое крещение, всё пошло не так. Обнаружив у Батумского порта сторожевой турецкий фрегат, Макаров спустил на воду все 4 катера и двинулся в сторону неприятеля, руководя операцией с одного из катеров — «Минёра». Первым к самому борту фрегата подошёл лучший катер «Чесма», командир которого лейтенант Измаил Зацаренный подсунул мину прямо под спицы гребного колеса. Но взрыватель не сработал. Турки заметили «Чесму» и открыли ураганный огонь из ружей и картечью, причём не только по Зацарённому, но и вообще куда попало. Пуская зеленые и жёлтые ракеты, фрегат бежал к Батуму, где подняли тревогу.
    На «Минёре» оробевшая команда залегла на палубу, саботируя приказ Макарова пускать мины. Катера «Чесма» и «Синоп» потерялись и по звёздам ушли к Поти, откуда в Севастополь полетела телеграмма, что Макаров, наверное, в плену. А Макаров с трудом разыскал в темноте свой пароход, где все тоже были перепуганы. Там живо представляли, как без командира с тремя пушечками будут отбиваться от шести базирующихся в Батуми турецких броненосцев, которые наверняка уже поднимают якоря. И тут обезумевший судовой врач Кандинский бросился в воду.
   Он хотел утопиться, но его вытащили и поручили заботам сестры милосердия Елизаветы Карловны Фреймут. В «команде мечты» Макарова случайных людей не было: эта девушка, дочь немца-провизора, имела отличные рекомендации и знала Кандинского ещё до военной службы — её сестра работала гувернанткой в доме его московских родственников. Едва оправившись от первого приступа, Кандинский сделал Елизавете Карловне предложение.
   Детей они решили не рожать, поскольку были убеждены, что душевнобольной не имеет на это права. Их объединяло общее дело: жена помогала Кандинскому с переводами, так что его главные труды выходили сначала по-немецки в Германии, тогдашней «метрополии психиатрии», а потом уже на русском языке. Виктор Хрисанфович даже при посторонних называл Елизавету Карловну не иначе как «мамой».
   Батумский бой стал провокацией врождённого заболевания. Проявилось оно сначала горячечным бредом, который никого на корабле не удивил, поскольку все изрядно перетрусили. Надеялись, что пройдёт, и даже взяли с собой в поход на Сухумский рейд, где появлялись пресловутые шесть броненосцев. Но противника не нашли, а бред у Кандинского сменился галлюцинациями, так что Макаров нехотя списал доктора на берег по болезни.
   И в Николаеве, и в Париже, и в Москве врачи ставили диагноз «меланхолия». Нахватанный при составлении рефератов Кандинский был не согласен и стал читать книги по психиатрии. Он заметил, что чтение ослабляет галлюцинации. Особенно эффективно самолечение умственным трудом, если конспектировать, а именно это приходилось делать, поскольку ради хлеба насущного и подготовки к свадьбе Кандинский опять засел за рефераты.
   Освоившись в психиатрии, он стал отличать разновидности своих галлюцинаций. Так, его преследовал образ гусара с черными усами, в синем мундире и малиновых штанах. Гусар то являлся в комнате, то скакал на коне, то сидел перед ним в зрительном зале воображаемого театра. От иных галлюцинаций он отличался яркостью и детальностью — приглядевшись, можно было различить рисунок на кокарде и каждый завиток волос. А главное, образ вводил в заблуждение чувства, но не мог обмануть сознания: гусар не заслонял собой предметы в комнате, не составлял часть видимой глазом картины. Как только он входил, сразу было ясно, что это не настоящая галлюцинация. Такие явления назывались «псевдогаллюцинациями».
   По мнению Кандинского, псевдогаллюцинации хорошо знакомы психически здоровым людям. Так, после активного поиска грибов в лесу стоит лечь и закрыть глаза, как опять видишь грибы. Или когда привязалась какая-нибудь мелодия, которую невольно напеваешь. Патологии в этом нет. Понятно, что грибы только чудятся, а музыка в голове звучит не потому, что там включили плеер. А главное, сознаёшь: это сейчас пройдёт. Беда, если не проходит и вам начинает казаться, будто некто посторонний подсматривает за вашими грибами или нарочно «ставит» вам навязчивую мелодию. Именно так случилось с Кандинским и пациентами, которых он как лечащий врач наблюдал в петербургской больнице Николая Чудотворца на Пряжке.
   Зимой 1883 года Петербургскому обществу психиатров поручили оценить статью 36 проекта нового уложения о наказаниях. Предлагалось привлекать душевнобольных к уголовной ответственности за совершенные преступления, кроме тех случаев, когда человек в силу своего состояния не понимает, что творит, либо не может контролировать свои действия.
   Окончательное решение о судьбе проекта принимало Юридическое общество при столичном университете, но сначала спросили врачей. Психиатры, в том числе глава их общества Иван Мержеевский (1838-1908) и знаменитый Владимир Бехтерев (1857-1927), были против. Им казалось, что новая норма лишает защиты и без того несчастных больных. Выступил против и не знавший поражений адвокат Анатолий Кони (1844-1927): так проще убедить присяжных в невиновности подсудимого — справка есть, чего же вам ещё?
   «За» был поначалу один лишь Кандинский. Он сражался за себя одновременно как больной и как психиатр. Ничего хорошего огульное признание больных невменяемыми не сулит. Это же практически означает недееспособность во всех иных отношениях. И роль врача на процессе серьёзнее, когда он анализирует состояние пациента, а не просто выдаёт справку.
   Большинство коллег Кандинский не убедил, но на следующем заседании общества перетянул на свою сторону четверых и «вышел во второй тур»: юристы пожелали выслушать его особое мнение. И там Виктор Хрисанфович одержал блестящую победу. Он отстоял формулировку проекта. Человек виновен, если не теряет ни свободу суждений (понимание своих действий), ни свободу выбора (способность сдержать свои импульсы). Кандинский сразил юристов таким аргументом: «Мы порой сохраняем свободу суждений, не имея свободы выбора». Слушатели переглянулись. Ведь так при Александре III жили все — думать позволялось что угодно, а делать можно было только то, что можно.
   Унаследованный от Кандинского критерий вменяемости существует в российском уголовном праве до сих пор, но далось это достижение дорогой ценой. Готовя свою аргументацию, Виктор Хрисанфович перенапрягся, и на второй день после заседания у него начался новый, необычайно сильный приступ.
   Он вообразил себя диктатором Китая, который вместе с единомышленниками в разных органах власти готовит переворот, чтобы дать этому государству европейскую конституцию. В голове Кандинского звучали псевдогаллюцинаторно доклады заговорщиков из среды просвещенных мандаринов и генералов. Мозг превратился в подобие центральной телеграфной станции, рассылающей распоряжения во все концы страны. Но вдруг оказалось, что консервативные противники переворота перехватывают депеши и узнают мысли Кандинского, вбирая их в свои головы.
   Пришлось изобрести механизм, который доктор про себя окрестил «психораспределитель» – сложную систему размыкателей и коммутаторов, которая отключала сигнал в цепи, если к ней подсоединялся шпион. Полный успех! Вот уже со стен захваченной заговорщиками крепости гремит пушечный салют, народ на улицах Пекина ликует, оркестр под окнами исполняет гимны. Но враги готовят покушение, и двое единомышленников Кандинского прибыли, чтобы укрыть прогрессивного диктатора в надёжном месте (это на самом деле главный доктор «Пряжки» Оттон Чечотт (1842-1924) перевозил больного коллегу в загородную лечебницу на Фермском шоссе, ныне психиатрическую больницу №3 имени Скворцова-Степанова).
Враги прячутся вокруг, но верховная власть останется в руках Кандинского, пока горит его папироса, поэтому курить нужно беспрерывно. В больничной карете диктатор торжествует, напевая марш собственного сочинения и отбивая такт ногами. И на входе в лечебницу ощущает такую усталость, что передаёт папиросу дежурному врачу и просит стать его заместителем на время отдыха. Напрасно! Персонал больницы набран из агентов охранки, преследующей Кандинского за то, что он хотел свергнуть в Китае режим, дружественный Российской империи. Его допрашивают, диктуя псевдогаллюцинаторно признания, и язык помимо воли рассказывает о таких преступлениях, которых доктор и не замышлял. Нужно отлучиться в сортир, где никого нет и можно как-то совладать с приступом болтливости.
В сортире на помощь Кандинскому приходит Макаров, чтобы устроить побег. Образ бывшего командира сливается с телом больного, и вот уже Кандинский думает, что выглядит как Макаров, и говорит сиплым голосом сурового моряка, передавая его с необычайным сходством. Примечательно, что в нормальном состоянии наш герой не выказывал никаких подражательных способностей.
Все эти подробности Кандинский заносил в дневник. Когда наступила ремиссия, записи составили основу учения о синдроме психического автоматизма. В 1885 году работа Кандинского о псевдогаллюцинациях при шизофрении вышла на немецком языке, а напечатать её по-русски общество психиатров за отсутствием средств не смогло до самого 1889 года.
   3 июля 1889 года, во время очередного психотического приступа душевной болезни покончил с собой, принял смертельную дозу опиума. Это произошло на летней даче в Шувалово по Финляндской дороге. Согласно его завещанию, он был похоронен на Шуваловском кладбище под гранитным камнем защитой "Китайским зубом Дракона", который расположен на обрывистом берегу Нижнего Суздальского озера.
   После трагической гибели Кандинского его вдова, Елизавета Карловна Фреймут-Кандинская, издала за свой счёт работу «О псевдогаллюцинациях, критико-клинический этюд», а также его собрание судебно-психиатрических экспертиз «К вопросу о невменяемости» со своим предисловием и примечаниями. После этого, продав всё и приведя дела в порядок она оплатила похоронные издержки и как её муж, покончила жизнь самоубийством. Это произошло на той же даче и тем же способом в день годовщины смерти мужа. Её похоронили рядом с ним. Ещё долгое время было поверье, что это место обладает мистической силой и здесь можно общаться с духами умерших. Не иначе как "Камнем самоубийц" его не  называли. К нему приходил во время своих депрессивных прогулок Александр Блок. Там он как раз и написал свои стихи "Над озером".

С вечерним озером я разговор веду
Высоким ладом песни. В тонкой чаще
Высоких сосен, с выступов песчаных,
Из-за могил и склепов, где огни
Лампад и сумрак дымно-сизый -
Влюбленные ему я песни шлю.

Оно меня не видит - и не надо.
Как женщина усталая, оно
Раскинулось внизу и смотрит в небо,
Туманится, и даль поит туманом,
И отняло у неба весь закат.
Все исполняют прихоти его:
Та лодка узкая, ласкающая гладь,
И тонкоствольный строй сосновой рощи,
И семафор на дальнем берегу,
В нем отразивший свой огонь зеленый -
Как раз на самой розовой воде.
К нему ползет трехглазая змея
Своим единственным стальным путем,
И, прежде свиста, озеро доносит
Ко мне - ее ползучий, хриплый шум.
Я на уступе. Надо мной - могила
Из темного гранита. Подо мной -
Белеющая в сумерках дорожка.
И кто посмотрит снизу на меня,
Тот испугается: такой я неподвижный,
В широкой шляпе, средь ночных могил,
Скрестивший руки, стройный и влюбленный в мир.

Но некому взглянуть. Внизу идут
Влюбленные друг в друга: нет им дела
До озера, которое внизу,
И до меня, который наверху.
Им нужны человеческие вздохи,
Мне нужны вздохи сосен и воды.
А озеру - красавице - ей нужно,
Чтоб я, никем не видимый, запел
Высокий гимн о том, как ясны зори,
Как стройны сосны, как вольна душа.

Прошли все пары. Сумерки синей,
Белей туман. И девичьего платья
Я вижу складки легкие внизу.
Задумчиво прошла она дорожку
И одиноко села на ступеньки
Могилы, не заметивши меня...
Я вижу легкий профиль. Пусть не знает,
Что знаю я, о чем пришла мечтать
Тоскующая девушка... Светлеют
Все окна дальних дач: там - самовары,
И синий дым сигар, и плоский смех...

Она пришла без спутников сюда...
Наверное, наверное прогонит
Затянутого в китель офицера
С вихляющимся задом и ногами,
Завернутыми в трубочки штанов!
Она глядит как будто за туманы,
За озеро, за сосны, за холмы,
Куда-то так далёко, так далёко,
Куда и я не в силах заглянуть...

О, нежная! О, тонкая! - И быстро
Ей мысленно приискиваю имя:
Будь Аделиной! Будь Марией! Теклой!
Да, Теклой!.. - И задумчиво глядит
В клубящийся туман... Ах, как прогонит!...
А офицер уж близко: белый китель,
Над ним усы и пуговица-нос,
И плоский блин, приплюснутый фуражкой...
Он подошел... он жмет ей руку!.. смотрят
Его гляделки в ясные глаза!..
Я даже выдвинулся из-за склепа...
И вдруг... протяжно чмокает ее,
Дает ей руку и ведет на дачу!

Я хохочу! Взбегаю вверх. Бросаю
В них шишками, песком, визжу, пляшу
Среди могил - незримый и высокий...
Кричу: "Эй, Фёкла! Фёкла!" - И они
Испуганы, сконфужены, не знают,
Откуда шишки, хохот и песок...
Он ускоряет шаг, не забывая
Вихлять проворно задом, и она,
Прижавшись крепко к кителю, почти
Бегом бежит за ним...

Эй, доброй ночи!
И, выбегая на крутой обрыв,
Я отражаюсь в озере... Мы видим
Друг друга: "Здравствуй!" - я кричу...
И голосом красавицы - леса
Прибрежные ответствуют мне: "Здравствуй!"
Кричу: "Прощай!" - они кричат: "Прощай!"
Лишь озеро молчит, влача туманы,
Но явственно на нем отражены
И я, и все союзники мои:
Ночь белая, и бог, и твердь, и сосны...

И белая задумчивая ночь
Несет меня домой. И ветер свищет
В горячее лицо. Вагон летит...
И в комнате моей белеет утро.
Оно на всем: на книгах и столах,
И на постели, и на мягком кресле:
И на письме трагической актрисы:

"Я вся усталая. Я вся больная.
Цветы меня не радуют. Пишите...
Простите и сожгите этот бред..."
И томные слова... И длинный почерк,
Усталый, как ее усталый шлейф...
И томностью пылающие буквы,
Как яркий камень в черных волосах.


(Шувалово)
 



Фреймут-Кандинская Елизавета Карловна

Фреймут-Кандинская

Елизавета Карловна

( 11 марта 1846 — 3 июля 1890 )


   Человеческая память избирательна. Она не спешит сохранять имена и лица даже тех, кто всю свою жизнь посвятил благу других и, казалось бы, заслужил подобную честь. Забвение — судьба, часто незаслуженная, абсолютного большинства людей. Таковой оказалась и участь Елизаветы Карловны Кандинской. В молодости она была одной из первых в России женщин-энтомологов, активным и деятельным сотрудником Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. В зрелые годы посвятила немало сил и времени организации первого в Москве высшего естественнонаучного учебного заведения для женщин. После замужества 1 сентября 1878 года, стала ассистенткой своего супруга, всемирно известного врача-психиатра Кандинского В.Х., затем — его медсестрой, сиделкой, наконец, душеприказчиком и посмертным публикатором его научных трудов. Зоолог, энтомолог, ученица профессора А.П. Богданова. ОЛЕАЭ учредило премию её памяти.

 

На главную страницу

 Найти: на

Каталог Ресурсов Интернет Яндекс цитированияАнализ интернет сайтаRambler's Top100  Каталог сайтов OpenLinks.RUКаталог сайтов :: Развлекательный портал iTotal.RUКаталог сайтов Bi0Каталог сайтов Всего.RUКаталог сайтов и статей iLinks.RU Яндекс.Метрика