ЛЬВОВА

Юлия Федоровна

( 12 декабря 1873 — 22 апреля 1950 )

   Композитор, пианистка. Теософка. Известна так же была под псевдонимами: Гюль и Реджинальд Фокс. В 1883 — 1892 годах обучалась в Петербургской консерватории по классу композиции А. К. Глазунова и А. К. Лядова, по классу фортепиано Н. Чези, совершенствовалась в Вене у Т. Лешетицкого.
   С 1889 года давала частные уроки игры на фортепиано и теории музыки, работала концертмейстером оперных классов, выступала в концертах. Участвовала в фольклорных экспедициях по России (затем СССР), Турции, Испании. Занималась изучением цветомузыки, разрабатывала совместно с В. Каратыгиным проект цвето-звукового рояля — фонофота.
   В 1914 году, во время I мировой войны работала в  Дворцовом лазарете старшей хирургической сестрой. Её дочь - поэтесса Ольга Ваксель оставила воспоминания «Возможна ли женщине мертвой хвала?».
  Два предреволюционных лета, она вместе с дочерью провела в Коктебеле, где жила в доме М. Волошина. Она одна из первых написала музыку на стихи поэта.

Императрица Александра Федоровна подает инструменты во время операции. Позади стоят Вел. княжны Ольга и Татьяна. Оперирует кн. В.И.Гедройц. 4-я слева А. Вырубова. Крайняя слева Львова Ю.Ф. Царское Село 1914 год


Коктебель. 1916. В доме М.А. Волошина. Слева направо: О.А. Ваксель, Г.В. Кусов, В.И.Горленко, М.А. Волошин, Ю.Ф. Львова.


Коктебель. 1916. На веранде в доме М.А. Волошина.   Ю.Ф. Львова.
 

Сочинения:
Детская опера Мила и Нелли (1897);
для симф. оркестра — Симфониетта, Индусский цикл, поэма Буревестник (по М. Горькому);
для голоса и симф. оpкестра — Индийская сказка (сл. У. Б. Иейтса, 1928);
для струн. оpкестра — Испанская сюита (1937);
для 2 скрипок, альта и виолончели — Индусская сюита (1933),
Из индусского цикла (1934),
Восточные эскизы (1935),
Турецкие эскизы (1938),
Квартет на турецкие темы (1938),
20 пьес (1950);
для фортепиано — сонаты:
I (1899),
II (1901),
III (дет., 1902),
Танцевальный цикл (1926),
Индусские эскизы (1937),
4 индусских танца (1940);
для скрипки и фортепиано — 3 рапсодии (1944),
3 пьесы (1945);
для альта и фортепиано — Дарзи (1928);
для кларнета и фортепиано — Амритсарские водоемы (1928);
для бас кларнета и фортепиано — Мелодия (1928);
для хора и фортепиано (без сопровождения) — Польская пастораль (1949),
цикл Русская природа (1950);
для голоса и фортепиано — романсы (более 100), в т. ч. циклы на сл. М. Волошина (1916),
Р. Тагора (1914—1950),
Из ранней пушкинской лирики (1936),
Пушкин и современники (1936),
на сл. М. Лермонтова (1941);
песни, в т. ч. детские на слова русских и советских поэтов, на собственные слова;
музыка к драматическим спектаклям, в т. ч. "Читра" Р. Тагора (1922),
"Пир во время чумы" А. Пушкина (1932);
обработка песен народов СССР.

*   *   *

Из воспоминаний дочери О. А. Ваксель:
...В 1907 г. мы переехали в Гатчину... В маминой комнате был рояль, все тот же маленький «Мюльбах», на котором она с четырехлетнего возраста начала учиться. У нас собирались квартеты, квинтеты, бывали иногда певцы, но чаще приходили из казармы полковые знаменитости, как-то: мандолинисты, балалаечники, гитаристы и гармонисты. Они смущались непривычной обстановкой и стремились поскорее удрать. Впрочем, среди вестовых и денщиков у нас были искренние друзья. Вестовой, топивший печки, рассказывал мне такие чудесные сказки, что я их до сих пор помню. Денщики женились на няньках, кухарках и долго после окончания службы навещали и принимали нас. Я крестила ребят, не знаю только, где мои многочисленные крестники. Один денщик поднес моей матери коробку визитных карточек с трогательной надписью на крышке: «Милой моей барани преданный Михаил Рысин». Этими карточками, сделанными с большим вкусом, моя мать пользовалась очень долго.
...Вскоре мы переехали в Царское Село...Мама тоже устраивалась по-новому. В гостиной, проходной комнате, где не было углов, она создала искусственный угол, поставив «балаган» – раму, обтянутую плюшем, вроде плоской ширмы. «Балаган» увесили портретами, поставили к нему кушетку, обитую нежно-зеленой шерстяной материей, несколько кресел, и комната приняла вполне уютный вид. Появились новые индусские занавески, новый бобрик на полу, японские карликовые деревца. В столовой – павловский буфет, новые красного дерева стулья, обитые синим бархатом, и целая полка полтавских глиняных кувшинов. Один был особенно хорош: он изображал зеленого змея, кусающего свой хвост, предназначался, очевидно, для водки. Эти кувшины мы привезли в 1909 г. из кратковременной поездки в «Маралосю», как я говорила.
...Моя мать начала работать в Дворцовом лазарете, мой отчим принимал деятельное участие в постройке Федоровского городка, а в особенности Царского павильона с золоченой крышей, также в ожидании отъезда на фронт занимался хозяйством в том же лазарете. Вереница лиц, виденных мною там, осталась навсегда в моей памяти. Большинства уже нет в живых, а те, кого я еще встречаю, так изменились, что потеряли в моих глазах всякий интерес.
  Моя мать работала в качестве старшей хирургической сестры. Я ежедневно приходила навещать ее, а также раненых, производивших болезненное впечатление на мое детское воображение. В офицерском отделении у нас скоро завелись друзья. У мамы – те, кого она выхаживала, у меня – те, кого я меньше жалела.
...В январе 1915 г. я заболела ревматизмом, никого не было около меня, кроме терпеливой Греты, исполнявшей все мои капризы и старавшейся меня утешить. У меня болели все суставы так, что я не могла шевелиться, даже держать книгу. Приезжали лейб-медик Боткин и старший врач лазарета, княжна Гедройц. Но они мало помогли мне. Я не спала ночами и иногда теряла сознание от боли. Когда я поправилась и стала выходить в лазарет, там часто бывали царь и Распутин. В то время там лежала А.А. Вырубова, попавшая в крушение поезда. У нее были сломаны обе ноги и ключица. Она лежала, окруженная всяческим вниманием со стороны царей и капризничала без меры. Например, она не позволяла Александре Федоровне при ней сидеть. Когда та, усталая, присаживалась на кончик табурета, Вырубова кричала: «Не смей садиться, не смей при мне сидеть». Ее всегда окружали посетители – скучать ей не приходилось.
   Распутин вваливался в грязных сапогах и ни за что не хотел надевать халата. Моя мать бесстрашно с ним воевала, рискуя вызвать гнев императрицы. Великие княжны тоже ежедневно бывали на перевязках, работали наравне с сестрами. Это две старшие. Младшие же оставались девчонками, хохотали и говорили глупости, играли с ранеными в шашки и в военно-морскую игру. Мария, желая удивить, складывала собственное ухо вчетверо, и оно так и оставалось. Она с любопытством смотрела на производимое ею впечатление.
   Моя мать в гололедицу подвернула ногу, разорвала связки в подъеме. Ее привезли с распухшей синей ногой, уложили надолго в постель. Опять приезжали Боткин и Гедройц, присланные Александрой Федоровной, иногда появлялись старшие княжны. Они приезжали без предупреждения, влетали, щебетали и сидели недолго, ели конфеты из английского магазина, совали всем под нос платки: «Не правда ли, хорошо пахнет – это ландыш Остроумова. Мама кланялась, поправляйтесь скорее, все без вас скучают». – И улетали так же быстро, как появлялись, в своих красных шубках, в высоких санках.
...моя мать собиралась переезжать в Петроград, а меня и девочек Пушкиных готовили к поступлению в институт.
Прием родных в институте бывал два раза в неделю – в воскресенье днем и в четверг вечером.
...Мама очень аккуратно бывала на каждом приеме, такая хорошенькая в своем черном костюме, с горячими и нервными руками, которыми она прижимала меня к себе. Я прятала нос в ее мех, рылась в ее муфте и не могла достаточно наговориться с ней и налюбоваться ею.
...Весной 1916 г. я снова заболела ревматизмом, чем была очень довольна, потому что меня взяли домой и в конце апреля увезли в Крым. Меня провожали отец и мой крестный. Ехали вчетвером, мама, Георгий Владимирович Кусов, художница Варвара Матвеевна Баруздина и я. Варвара Матвеевна, «Матвеич», как мы ее называли, учила меня немного рисованию в Царском Селе, где мы были соседями.
   Она познакомилась с мамой в Теософическом обществе, и у них, таких разных, нашлось много общего. Она была маленькой горбатой старушкой, но художницей во всем. Ее учитель и дядя, академик Чистяков, передал ей те же приемы и традиции, что и своим многочисленным и прославленным ученикам, как Репин, Врубель, Серов, Савинский и другие. Несмотря на разницу возрастов, я тоже с ней дружила, мне нравились ее идеалистические рассуждения, ее рассказы об Италии и о дяде Павле Петровиче.
   Мы приехали в Феодосию в первых числах мая, задержались там пару дней, пока нашли подходящую дачу в Коктебеле. Куда и переехали на парной линейке со всеми сундуками и чемоданами. Первые дни было пасмурно, купаться нельзя было, все показалось мне неярким и неинтересным. Горы там действительно были невысоки – там лишь начинается Крымский хребет. В сторону Феодосии – покрытые ковылем плоскогорья, к югу – скалистый Сюрю-Кая – Гора-пила, покрытая дубовым лесом, Святая гора и базальтовый Карадаг – нагромождение обломков, столбы лавы с обветрившимися кратерами.
...Мы жили в доме поэта и художника Максимилиана Волошина. Это был совсем особенный дом. Он был населен почти исключительно петроградской и московской богемой. Было несколько поэтов, порядочно актеров, пара музыкантов. В доме командовала мать Макса, энергичная, стриженая старуха с орлиным носом, властным голосом, ходившая в шароварах и курившая трубку. Сам Волошин, бородатый и кудрявый, походил на Зевса-Громовержца, боялся своей матери и на ее громкий зов: «Ма-а-акс», – отвечал тоненьким голосом: «Я сейчас, мамочка!», – и бежал вверх по лестнице. Он носил длинные хитоны и танцевал танец бабочки на крыше своего дома. У него была удобная двухэтажная мастерская с большой библиотекой и балконом. Рано утром можно было видеть, как Макс в одном купальном халате шел купаться.
...До Рождества преимущественно говорилось о всевозможных похождениях Распутина, например, с ужасом передавалась версия о том, что он живет не только с императрицей, но и с великими княжнами, с каникул все привезли известие о том, что он убит, горячо обсуждались обстоятельства его смерти, и герои этого дела нашли в лице многих своих искренних поклонниц.
...2 марта нас распустили. За мной приехала мама в нашей черной каретке, у лошади был красный бант на хвосте, у кучера красная повязка на рукаве. Мы ехали по темным улицам, на всех домах были красные флаги, навстречу попадались ощетинившиеся вооруженными людьми автомобили.
...В Петрограде было много перемен. Бегство одних, радость других, речи Ленина, передаваемые наизусть. Моя мамаша, прячущая акции в медные прутья ламбрекенов. Смерть старого Кусова, встреча свинцового гроба на вокзале, похороны в склепе в Александро-Невской лавре.
 

7iskusstv.com