ПАВЛОВ

Михаил Владимирович

( 20 марта 1934 — 13 января 1984 )

   Народный артист РСФСР (1976). Актер, мастер художественного слова. Окончил Ленинградский театральный институт (1956). С 1956 года в труппе Ленинградского театра им.Ленинского комсомола, затем в Ленинградском театре драмы им.Пушкина. Выступал на эстраде как исполнитель поэтических произведений и композиций.

Лирика и пафос Михаила Павлова

Журнал Советская эстрада и цирк. Сентябрь 1986 г.

Н. КИНКУЛЬКИНА

   Михаил Павлов был современен в самом глубоком, самом подлинном смысле слова. Он остро чувствовал свое время. Пропагандистом совре­менной советской поэзии он стал по призванию. B репертуаре Павлова были стихии современных зарубеж­ных поэтов, и русская, и советская классика. Но самым близким, самым «сегодняшними он ощущал творчест­во Владимира Маяковского. И потому стихи Маяковского звучали в испол­нении Михаила Павлова как открове­ния самого чтеца, как обнажение его потаенных мыслей и переживаний. Для своего времени Павлов был незаурядным интерпретатором поэзии Маяковского. Он прекрасно чувство­вал стилистику поэта и, будучи верным ей, отыскивал для себя новые исполнительские ракурсы, интонации, нюансы, акценты — для себя и для своего времени. Михаил Павлов тонко чувствовал «разного» Маяковского: и «агитатора, горлана, главаря», и лиричного, ранимого поэта.

   Свое первое лауреатское звание Михаил Павлов получил за исполне­ние композиции по поэме «Хорошо», которую и впоследствии он много чи­тал в самых разнообразных аудиториях. Позднее, продолжая работать над поэмой, Павлов становится интересным ее интерпретатором, сочетая откровенный пафос c интонацией простой, почти разговорной (разумеется, «поэтически» разговорной), он нахо­дит новые акценты и новые интонации. Ощущая особый ритм, свойственный стиху Маяковского, он мастерски отделывает детали, находит тонкие неожиданные штрихи.

   Ленинская тема вошла в творческую судьбу Михаила Павлова естественно и органично. Впоследствии y чтеца была особая программа, состоящая из произведений o B. И. Ленине. Но своеобразным камертоном этой темы для Павлова всегда оставалась поэма Маяковского «Владимир Ильич Ленин», которая помогла Михаилу Павлову проявить важное сочетание художественных качеств, без которых невозможно сценическое воплоще­ние лирического эпоса Маяковско­го — сочетание тончайшего лиризма и пламенной публицистичности.

   Михаил Павлов приобщался к творчеству Маяковского в первые послевоенные годы. Юный свидетель недавней Победы, он чутко слышал пафос своего времени. Он был пропи­тан его ритмами. Но шли годы. Менялось время. Оно требовало уже каких-то иных, художественно аде­кватных форм выражения в искусстве. Михаил Павлов был неровен в творчестве. Иногда он на время застревал, останавливался. Но, неудовлетво­ренный, метался и снова искал себя. И в конечном итоге интуитивно про­рывался на верную дорогу, силой своего таланта пролагая путь к глубине и пpocтотe.

   Павлову, чтецу неуемного творческого темперамента, склонному к откровенной публицистичности и открытому гражданскому пафосу, на определенном этапе оказалась очень близка философская лирика Федора Тютчева, доступным оказался  «разговорный» характер его поэтических ин­тонаций и великая простота его стиха. Завораживала грустная раздумчивость интонаций чтеца, мягко окуты­вали бархатистые низы его голоса, и невозможно было поверить, что этому голосу присуща и неистовость, и резкая сила. Михаилу Павлову вместе c другими знаками высокой худо­жественной одаренности было дано от природы интуитивное ощущение поэтики и стилистики автора, мира его неповторимой поэтической об­разности. Высокая, неброская гражданственность светловской «Гренады» соседствовала y чтеца c камерной ли­рикой Владимира Луговского. Рядом — исполненные элегической грусти, тонкие, изящные стихи Вадима Шефнeра, подернутые романтиче­ской дымкой стихи Николая Асеева о декабристах. У Павлова был сильный, низкий, красивого тембра голос. Он владел им безупречно. Павлов обладал ярким актерским видением. Все, что возникало и проходило перед мысленным взором чтеца, становилось достоянием слушателей. И вся­кая театрализация была тут излишней. Голос, органичный жест — вот и все. Плюс замечательный дар вну­треннего перевоплощения, который позволял ему каждый раз быть новым. И дар общения c залом.

   C годами искусство Михаила Павлова становилось глубже, насыщеннее. На новом виткe его таланту особенно близкой оказалась поэзия Расула Гамзатовa. В репертуаре Ми­хаиле Павлова были стихи поэтов разных поколений. Он читал Маяковского и Блока, Есенина и Багрицкого, Асеева и Тихонова, Светлова и Кирсанове, широко известных современ­ных авторов: Вознесенского и Евту­шенко, Винокурова и Рождественско­го, Асадова и Межирова, Кугультинова и многихмногих других. И неизменно ленинградцев — Александра Прокдфьева, Михаила Дудина, Вадима Шефнера, Леонида Хеустова.

   Он читал маститых и менее известных Он способствовал популяризации многих талантливых поэтов. Часта отыскивал мало известных или вовсе не известных авторов и включал их в свои программы. Если, конечно, что-то привлекало его в этик стихах. Но никогда не читал того, что ему не было близко или просто было чужда своей 6ескрылостью, бесталанностью. Ему была свойственна художническая бескомпромиссность и высокое чув­ство профессиональной чести.

   Михаил Павлов был первокласс­ным чтецом, чтецом по призванию, по дарованию. Но его странным образом преследовали театральные герои. И одним из них был Сирано де Бержерак. Их первая встреча произошла еще в театральном институте, в студенческом этюде. C тех пор мысль o Сирано не уходила. Наконец, Павлов решился на моно-спектакль. Все роли должны были исполняться им одним. Героическая комедия Ростана шла в торжественно нарядном зале акаде­мической Капеллы. Действие сопровождалось старинной музыкой, исполнявшейся на клавесине и органе. Все настраивало на торжественный лад Пьеса Ростана допускает множестве истолкований. Но мы увидели самое нетрадиционное.
   B Сирано, у Михаила Павлова не было ничего от гвардейца гасконца, не было 6листательногс острослова и вообще не было этого чисто французского шарма, изысканности, изящества. Но это был Сирано! Мы узнавали его душу, его достоинство, его смертельную ненависть ко всяческой неправде и пресмыкательству, его любовь — возвышенную самоотверженную, безответную и безнадежную. Разлад мечты и действительности, лишь в контурах намеченный y Ростaна, y актера неожиданно выходил на первый план. Ги6ла неординарная личность. Сирано Михаила Павлова становился трагическим героем. В этой работе, которая по своей художественной сути был ближе театральному спектаклю, нежели традиционной чтецкой работа был ярок Павлов — театральный актер. И вдруг подумалось, а кого 6 он мог сыграть на драматической сцене? Несчастливцева? Сатина? Царя Бориса? A может быть, и вправду Отелло — как некогда представлялось его театральным педагогам? Или Петра Первого, о котором он втайне мечтал? Думается, что в Михаиле Павлове неосознанно тосковал так и не реализовавший себя драматический актер, только однaжды приоткрывший свой лик — в «Сирано».

   Каким мог стать Михаил Павлов в драматическом театре?  B молодые годы он откровенно тянулся к роман­тическому в искусстве. B раннем творчестве не избежал влияния Ю. M. Юрьева, A. И. Остужева, M. И. Царева (как впоследствии Дмитрия Журавлева и особенно Антона Шварца). Павлов знал в свое Время романтическую приподнятость исполнительской манеры. И, несомненно, воспринял в молодости определенное влияние H. K. Симонова «последнего из могикан» романтического искусства на театре. Павлову была близка его стихийная страстность, его эмоциональные взрывы. Он близко наблюдал творчество акте­ра в свою бытность студентом и особенно в период своего недолгого пребывания в Пушкинском театре. И как знать, не под воздействием ли блистательной работы Симонова родилась его мечта сыграть Петра Первого?

   Как чуткий современный художник, Михаил Павлов всегда живо откликался на все, чем жил его народ. B дни, когда ленинградцы и вся страна отмечали сорокалетие полного осво­бождения Ленинграда от вражеской блокады, Михаила Павлова c нами уже не было. И как остро прозвучали сохранившиеся в его исполнении стихи C. Давыдова o блокадном мальчике!.. Они воспринимались как дар священному юбилею, как дань памяти o собственном военном детстве Миши Павлова.

   Михаил Павлов был яркой художественной личностью. Со своим, только ему присущим голосом в ис­кусстве, со своим видением, c четкой гражданской позицией. Это был самородок, к сожалению, таки не встретивший своего режиссера. Думается, что в этом был известный драматизм его такой в общем-то благополучной, такой состоявшейся творческой судь­бы. Это была страстная, мятущаяся, неуемная натура. Он был парадок­сально разным, он был неровным во всем. Он мог быть резким, нели­цеприятным, мог быть недобрым. Но он был справедливым. И таким щед­рым, таким чутким к тем, кого он любил, кому верил. Он был тонок и ироничен. Он был упрям. Он был очень талантлив. Как знать, что таилось в нем, какие творческие возможности так и остались нераскрытыми, нереализованными?... Но то, что им сделано в его лучших работах в прекрасные периоды его творческих взлетов и озарений, заняло свое, толь­ко ему отведенное место в искусстве.

Две встречи с поэтом. Евгений Евтушенко в Америке

Ефим Мерхер

...Я любил его поэзию Евгения Евтушенко. И не просто любил, а очень часто "одевал" на себя его стихи. Читая их с эстрады, мне казалось, что не Евгений Евтушенко написал их, а я. Так точно поэт находил в себе то, что присуще было почти всем. В Ленгосэстраде работал в моё время прекрасный чтец Михаил Павлов, царство ему небесное! Мы были с ним знакомы. Часто наши пути пересекались где-то на гастрольных дорогах. То где-то на Украине, по моему в Ровно, а то в Сибири, в Омске, где я гастролировал с Заполярным театром; встречаясь, мы непременно распивали бутылочку на двоих, и... говорили, говорили, говорили. Большую часть наших разговоров, конечно, занимали стихи. А если точнее, то стихи Евгения Евтушенко. Мы находили у него стихи для любой публики. Если в зале сидели ветераны войны, можно было смело читать "Блиндаж", если это было в Сибири: "...Я сибирской породы", для молодёжи, для стариков, для учёных, для всех вместе и для каждого в отдельности. Никого не оставляла равнодушным его лира. Помню, в Новокузнецке мне довелось читать стихотворение "Настя Карпова". После концерта за кулисы пришли две немолодые женщины. Одна в слезах представилась: "Настя, только не Карпова. Но, в остальном, всё это про меня". Я рассказал об этом случае Михаилу (кстати, сообщил мне о его смерти Евгений Александрович), а он мне тоже о подобных ситуациях рассказывал.